Ширин Мелек - Кёсем-султан. Величественный век
Когда Махпейкер высказала эту замечательную мысль вслух, на миг воцарилась тишина. Затем Башар хихикнула, а вслед за ней расхохотались и парни. Отсмеявшись, Ахмед сказал веско:
– Аллах устами Пророка – мир ему! – три вещи назвал достойными настоящего мужчины. И две из них – скачки на лошадях и стрельба из лука.
– Третья же – любовь, которую даришь жене, – лукаво улыбнулся Картал.
– Это так, – кивнул Ахмед и даже умудрился не покраснеть.
Яхья поглядел на брата с любопытством, но смолчал. За это Махпейкер была искренне благодарна неугомонному мальчишке.
Нехорошо, конечно, считать потомка Османов докучливым ребенком, но… отношение к Яхье у Махпейкер было странным. С одной стороны, всем хорош был брат Ахмеда. Правда, иногда Мустафа казался чересчур угрюмым, с самим Ахмедом подчас становилось… сложно, а вот шахзаде Яхья отличался легким нравом. Веселым он был, шахзаде Яхья, улыбчивым и говорливым. Может, даже чересчур для мужчины, пусть и столь юного. Не зря Махпейкер заговорила про наложниц: именно рабыню гаремную Яхья порой и напоминал ей. Всегда улыбается, всегда нарядная, обучена всем нужным искусствам – и только Аллах ведает, какой скорпион вонзил жало ей в сердце и питает это сердце своим черным ядом, нашептывая грешные мысли! А потом соперниц этой милой девушки находят мертвыми, она же грустит о них, причем вполне искренне…
Да, глупо, трижды глупо сравнивать с томной гаремной красавицей потомка султана – но мысли из головы не выбросишь, если они там бродят, тут уж старайся, не старайся, все едино.
Однажды Махпейкер попыталась было обсудить шахзаде Яхью с Башар, но та лишь небрежно повела плечом – дескать, стоит ли османский принц, без матери оставшийся в раннем возрасте, хоть какого-то серьезного разговора, особенно если он не старший среди братьев? Тогда они с Башар чуть не поругались. Да, материнской поддержки у Яхьи нет, так что теперь, жизнь закончена, да?
Башар считала, что да. Страшное проклятье братоубийства османских султанов висело над Яхьей, и многие, чего греха таить, уже глядели на него, как на покойника. Махпейкер считала, что шахзаде не мог этого не замечать. Даже она заметила, а что говорить о человеке, которого это напрямую касается? Нет, шахзаде Яхья должен был это видеть, должен был знать, каждую минуту об этом помнить. Но в такой ситуации у человека есть два выхода. Первый – смиренно принять свою долю, второй же – бороться. Нет поддержки? Беда, конечно, но поправимая. Можно найти союзников. Пусть временных, так ведь в гареме много чего временного и преходящего. Кому как не потомку Османов это знать? Нужно уметь пользоваться сегодняшними союзами, чтобы получить шанс заключить союз завтра.
Кроме того… тут мысли Махпейкер уносились в странные туманные выси, клубящиеся грозовыми облаками, сквозь которые нет-нет да и просвечивало солнце разума, однако молнии гнева уже готовы были низвергнуть рассудок в пучину отчаяния… Н-да, современных поэтов надо бы все-таки читать поменьше. В общем, о политике очень часто толковала бабушка Сафие, и Махпейкер уже потихоньку училась в ней разбираться, хотя все это еще казалось девушке таким далеким, словно берега загадочной страны, где живут люди с собачьими головами.
Тем не менее Махпейкер знала, что хотя мать Яхьи получила гаремное имя Танильдиз – «звезда заката», ее частенько называли Аслы, что значило «подлинная, настоящая», или же еще короче: Эдже – «правительница, королева». Кем она была на самом деле, эта темноволосая, немного надменная девушка, толком не знал никто, но ходили слухи (о, эти гаремные слухи, о которых никогда нельзя точно сказать, ложь в них или правда!), будто род у нее древний, воистину царский… Тут рассказчики или рассказчицы обычно понижали голос и многозначительно возводили глаза к потолку. Валиде Сафие таких фокусов не любила, а потому говорила прямо:
– По слухам, мать Яхьи из рода Комнинов, правивших здесь в давние времена, когда Истанбул еще назывался Константинополем, а вся эта земля – Византией, и управляли ею потомки романских цезарей. Вот только как эта кровь могла сохраниться до сих пор, ума не приложу. Выкорчевывали ее знатно. В общем, ежели эти сплетни хоть немного правда, сами понимаете, к каким последствиям оно все может привести.
И валиде Сафие, София Баффо, дочь губернатора одного из островов, принадлежащих Венеции, задумчиво-иронически улыбалась, предлагая своим ученицам самим подумать о том, как замечательно Яхья устраивает всех ревнителей старины и традиций на султанском троне.
По мнению Башар, устраивать кого-либо на троне у Яхьи вышло бы не слишком хорошо.
– Кому она нужна, эта старина? – сердито фыркала она. – Главное не то, каким предкам принадлежало старинное седло, а то, кто нынче держит поводья скакуна!
– О, дитя, – улыбалась валиде Сафие, – ты, разумеется, права. Но и неправа тоже. Кто скажет мне почему? Может, ты, Хадидже?
– Здешняя земля более привержена традициям, чем страна, из которой родом Башар, – робко предполагала Хадидже.
Башар сердито мотала головой, а бабушка Сафие вздыхала:
– Традиции – это, конечно, соль земли, но все же… Может, ты, Махпейкер?
Ответ у Махпейкер имелся. Он ее просто не устраивал, поскольку предполагал человеческую подлость. Тем не менее девушка послушно отвечала:
– Дело в том, чью тень отбрасывает всадник, крепко держащий поводья. Кто платит за его седло и сбрую, включая эти самые поводья, кто велит ему скакать на запад или на восток. Османы могущественны и проводят собственную политику. Это не устраивает… некоторых людей.
Валиде одобрительно кивнула и добавила:
– Я бы сказала, это не устраивает некоторых очень влиятельных людей. И некоторые очень влиятельные города – не только здесь, в Оттоманской Порте.
«Хотя и здесь тоже», – подумала тогда Махпейкер. Амасья, к примеру, до сих пор не могла простить Османам убитого шахзаде Мустафу, любимца и знати, и простых горожан. Но валиде Сафие имела в виду действительно не только и не столько турецкие города. Прежде всего она намекала на Геную, чьим планам до сих пор успешно противостояла. Будучи венецианкой, Сафие последовательно помогала родному городу. Разумеется, торговые преференции, выданные Венеции, Геную категорически не устраивали.
И некоторые другие города – тоже.
Да и некоторые страны, если вдуматься. Причем страны преимущественно христианские. Те, чьи государи с радостью раскошелятся, лишь бы видеть на оттоманском троне потомка христианнейшего рода Комнинов.
Ну или того, кто именует себя таким потомком. Какая, в самом деле, разница, была ли Танильдиз-султан из рода цезарей или это очередная сказочка для доверчивых простаков? Кровь – она у всех людей красная, и лишь невежды верят, что у некоторых царственных особ она и впрямь голубая.
