Виктория Холт - Госпожа замка Меллин
– Мисс Лей, пожалуйста, умоляю вас, успокойтесь, возьмите себя в руки. Вы хотите сказать, что Элвина…
Я не дала ему договорить.
– Она сделала это ради вас. Она надеялась доставить вам удовольствие. Несколько недель она специально тренировалась.
– Понятно, – сказал он, затем вынул из кармана носовой платок. – Вы плачете, мисс Лей, – произнес он почти с нежностью, поднеся платок к моему лицу.
Я взяла носовой платок у него из рук и сердито вытерла слезы.
– Это оттого, что я очень рассердилась, – сказала я.
– Это также слезы сострадания. Дорогая мисс Леи, мне кажется, вы очень привязались к Элвине.
– Она еще ребенок, – сказала я, – кроме того, забота о ней входит в мои обязанности. Видит Бог, здесь больше некому о ней позаботиться.
– Я вижу теперь, что мое поведение достойно осуждения, – признал он.
– Как вы могли? Неужели у вас нет сердца? Ваша собственная дочь! Она потеряла мать. Разве вы не понимаете, что именно сейчас она нуждается в особой заботе?
Он вдруг сказал нечто совершенно удивительное:
– Мисс Лей, вы приехали сюда, чтобы учить Элвину, но мне кажется, вы и меня многому научили.
Я замерла в изумлении, не в силах оторвать от него заплаканных глаз. Я так и стояла, сжимая в руке его носовой платок, когда открылась дверь и вошла Селестина Нэнселлок.
Она немного удивленно взглянула на меня, но тут же перевела взгляд на Коннана.
– Я слышала, произошло что-то ужасное, – взволнованно сказала она.
– Несчастный случай, Селестина, – ответил Коннан. – Элвину сбросила лошадь.
– Ах… только не это! – жалобно воскликнула Селестина. – Но как… где?…
– Сейчас она наверху, в своей комнате, – объяснил Коннан. – Пенгелли все уже сделал. Бедный ребенок. Она спит, он дал ей какое-то лекарство. Он снова вернется, чтобы осмотреть ее.
– Она сильно?…
– Доктор еще не знает точно. Но я видел подобные случаи. Думаю, она поправится.
Трудно было сказать, действительно ли он так считает или только старается успокоить Селестину, которая была сильно расстроена. Меня тянуло к ней; мне казалось, она единственная, кто искренне любит Элвину.
– Бедная мисс Лей очень переживает, – сказал Коннан Селестине. – Я уверен, она считает себя виноватой в том, что случилось, и я пытаюсь переубедить ее.
Я виновата? В чем? В том, что учила его дочь ездить верхом? И что плохого, что она, научившись, решила принять участие в этих соревнованиях? Ну нет! Это вы виноваты, хотелось громко крикнуть мне. Если бы не он, она никогда не попыталась бы сделать то, что ей не под силу.
– Элвина очень хотела обратить на себя внимание отца, поэтому отважилась выступать в старшей группе. Знай она, что ему доставит радость ее победа в группе для начинающих, она не стала бы рисковать и делать то, что не умеет, – мои слова прозвучали вызывающе дерзко.
Селестина сидела, закрыв лицо руками, и я вдруг вспомнила ее на коленях у могилы Элис. Бедная Селестина, подумалось мне, она любит Элвину как собственную дочь, ведь своих детей у нее нет, и может быть, она думает, что уже никогда и не будет.
– Нам остается только надеяться и ждать, – произнес Коннан.
– Я поднимусь к себе, – сказала я, вставая. – Мое присутствие здесь необязательно.
– Нет, останьтесь, мисс Лей, – его слова прозвучали почти как приказ. – Останьтесь с нами. Я знаю, вы глубоко переживаете случившееся.
Посмотрев на свою амазонку, вернее амазонку Элис, я сказала:
– Я должна переодеться.
Мне вдруг показалось, он взглянул на меня совсем другими глазами. Возможно, и Селестина тоже. Если бы не мое лицо, меня в ту минуту, наверное, можно было принять за Элис.
Я чувствовала настоятельную потребность сменить амазонку на серое суконное платье, которое поможет мне вновь стать сдержанной, уравновешенной гувернанткой.
Коннан кивнул в ответ и сказал:
– Как только переоденетесь, немедленно возвращайтесь, мисс Лей. Мы будем поддержкой друг другу, и мне хочется, чтобы вы были здесь, когда вернется врач.
Я поднялась к себе и переоделась. Серое платье действительно помогло мне взять себя в руки. Застегивая пуговицы, я старалась припомнить, что наговорила Коннану Тре-Меллину в порыве гнева и отчаяния.
Из зеркала на меня смотрело лицо, искаженное гримасой горя: в глазах негодование и боль, губы дрожат от страха.
Я послала за горячей водой. Дейзи хотела было задержаться и немного поболтать, но, увидев, что я слишком расстроена, сразу ушла.
Умывшись, я снова спустилась в красную гостиную. Втроем мы стали дожидаться возвращения доктора Пенгелли.
Время тянулось медленно. Миссис Полгрей приготовила нам крепкого чая. В тот момент я не придала значение обстоятельству, поразившему меня позднее: сидя втроем за одним столом мы – Коннан, Селестина и я – пили чай как равные по положению. Несчастье, казалось, заставило их обоих забыть о том, что я всего лишь гувернантка. То есть Коннан забыл, что я гувернантка. Селестина вообще никогда не проявляла ко мне той пренебрежительности, которая угадывалась в других.
Глядя на Коннана, можно было подумать, что он совершенно не помнит о моей выходке. Напротив, он относился ко мне с почтительной заботой и какой-то новой нежностью. Он понимает, почему я набросилась на него с такой яростью, забыв о приличиях, подумала я. Он видит, что я испугалась, что виню во всем себя, и поэтому старается утешить меня.
– Она скоро поправится, – сказал он, – и снова захочет ездить верхом. Когда я был чуть старше ее, помню, попал в переделку похуже. У меня была сломана ключица, и я больше месяца был лишен возможности ездить на лошади. Едва дождался, пока мне снова разрешили сесть в седло.
Селестина поежилась.
– Если после всего, что случилось, она снова сядет на лошадь, я навсегда лишусь покоя!
– Ах, Селеста, ты преувеличиваешь опасность. Ты сама прекрасно знаешь, что дети чаще болеют, когда их кутают. Они вовсе не такие уж беспомощные. К тому же, рано или поздно они вырастают и вступают в мир, полный трудностей. К ним нужно быть готовым. А что на это скажет наш специалист?
Коннан взглянул на меня с некоторой тревогой. Я понимала, что, видя, насколько близко к сердцу мы приняли несчастье, он пытается отвлечь нас от мрачных мыслей.
Я ответила:
– Мне кажется, чрезмерно оберегать детей не следует. Однако, если им очень не хочется что-то делать, не стоит их принуждать.
– Но ее никто и не принуждал садиться верхом.
– Она сама проявила настойчивость, – согласилась я, – но трудно сказать, было ли ее стремление научиться верховой езде продиктовано искренним желанием или же ей безумно хотелось угодить вам?
Его ответ прозвучал почти беспечно:
