Николь Фосселер - По ту сторону Нила
Ада издала хлюпающий звук, как будто в ней что-то порвалось. Это оказалось больно, намного больней, чем она полагала, и жгло как огонь. Струя воздуха наполняла легкие рывками, как будто преодолевая что-то, а внутри полыхал пожар. А затем Аду захлестнули исходившие от Стивена ритмичные теплые волны, и боль не то чтобы прошла, но скорее забылась. Казалось, кожа Ады истончилась так, что нервы оголились и стали до болезненности чувствительными. А потом уже невозможно было понять, где кончалась Ада и начинался Саймон. Она не знала, чье подрагивание ощущает внутри себя, свое или его, чье дыхание проходит через ее тело короткими толчками, которые затем начали удлиняться, пока не вылились в долгий гортанный звук. А потом ее накрыла волна блаженства, сладкая и пряная, как мед, и проникающая во все уголки ее существа.
Крупные, тяжелые капли дождя упали на землю, оставляя на ней темные отпечатки. Воздух пах пылью и влагой с легкой серной ноткой. Наконец послышались громовые раскаты, и небо озарили вспышки молнии.
Джереми и Грейс миновали ворота, поросшую аккуратно стриженной травой дорожку между живыми изгородями и забором и заскочили в ближайший павильон. Смех щекотал Грейс, но никак не желал выходить наружу. Она вытирала с лица дождевые капли, смешанные со слезами.
В кустах граба послышались возмущенно-радостные возгласы, сменившиеся вскоре деловитым покрикиванием, скрипом и шелестом гальки под ногами. Это прислуга спешила на помощь застигнутым грозой гостям и убирала с лужаек столики и стулья.
Платье прилипло к спине, и Грейс мерзла, хотя дождь вовсе не был холодным. Она невольно сжалась, скрестив на груди руки, и Джереми накинул ей на плечи свой пиджак. Его волосы казались черными от воды, капавшей на лицо, а рубашка стала почти прозрачной. Грейс отвела взгляд и поплотней закуталась в ткань, пахнувшую Джереми и еще немного опилками и пчелиным воском.
– Спасибо, – сказала она, прежде чем они оба замолчали и стали смотреть на дождь.
Джереми взялся за лацканы своего пиджака и притянул Грейс к себе, ее лицо оказалось совсем близко, и ей теперь не оставалась ничего другого, как только смотреть ему в глаза.
– Послушай меня, Грейс, – сказал он. – Быть может, сейчас я сделаю самую большую глупость в своей жизни, но иначе я не могу. Дело в том, что я не в состоянии содержать жену и семью и не знаю, будет ли у меня когда-нибудь такая возможность. – Сердце Грейс заколотилось, а голос Джереми стал хриплым. – Собственно говоря, я не имею никакого права вот так стоять здесь рядом с тобой. Тем не менее когда-нибудь я обязательно встречусь с твоим отцом, чтобы просить у него твоей руки, и постараюсь, чтобы это произошло как можно скорей. А пока, пока я прошу у тебя одного: дождись меня. Если, конечно, ты согласна…
Грейс вспомнились слова Лена: «Собственно, насколько хорошо ты знаешь Джереми? Ты уверена?» – «Достаточно хорошо, Лен, достаточно хорошо…» – мысленно ответила она ему.
Ее захлестнула новая волна счастья, и на глаза навернулись слезы. Грейс несколько раз сглотнула, прежде чем смогла сказать:
– Да, Джереми. Я согласна и буду ждать, сколько потребуется.
Дождь барабанил по крыше старого садового домика, просачиваясь в отверстия между деревянными балками, пропыленными и черными от смолы и копоти. По временам комнату озаряли голубоватые вспышки, перекликаясь с отдаленными, почти уютными, громовыми раскатами утихающей грозы.
Одеяло пахло гнилыми листьями, но ничего другого не было, а Ада мерзла. По крайней мере, она дрожала так, что зуб на зуб не попадал. Поэтому Саймон развернул отсыревшую ткань и заботливо накрыл ею Аду, подложив ей под голову свою руку.
– Так лучше?
Она кивнула, не поднимая век, и еще плотней придвинулась к нему. Саймон смотрел на нее с благодарностью и удивлением, обводя пальцами контуры ее лица, как будто хотел удостовериться в том, что она действительно существует. Саймон пережил не просто удовлетворение физического желания. Он выглядел потрясенным, как будто ангел коснулся его своим крылом.
Ада понимала, что должна чувствовать вину или стыд, но ничего подобного не было. Ни влага между ее ног, ни кровь, ни сперма не смущали ее. Она лежала, словно оглушенная, охваченная странным ощущением, в котором смешалась жгучая боль, приятное тепло и чувство пустоты, какого она прежде никогда не испытывала. В нижней части живота что-то пульсировало. Положив щеку Саймону на грудь, она скорее чувствовала, чем слышала, биение его сердца и думала о том, что никогда еще не была так счастлива.
Потом ее веки задрожали, и она открыла глаза. Вытащив из-под одеяла руку, Ада взяла ладонь Саймона и, поцеловав, принялась играть его пальцами, проводить по линиям, пока не сжала ее в кулак.
– Теперь мы вместе, – прошептала она.
– Да, Ада. – Саймон моргнул, потому что слезы жгли ему глаза. – И ничто больше не в силах нас разлучить. – Он прижал ее к себе и поцеловал в щеку.
16
Напрасно дочери уверяли полковника, что, застигнутые грозой, потерялись в парке и потом пережидали дождь в отдаленных павильонах. Ни одной из них сэр Уильям не поверил ни на минуту, хотя виду не подал. В конце концов, теперь все это уже не имело никакого значения.
А на следующее утро, когда небо все еще оставалось тяжелым и серым, будто вот-вот было готово разразиться дождем, Бен отвез Саймона и Джереми в Гилфорд, откуда поезд Юго-Западной железной дороги должен был доставить их на север.
Ехали молча. Каждый думал о своем, любуясь мелькающими за окном уютными видами Суррея.
Саймон сошел в Уокинге и оттуда продолжил путь на запад в направлении Сомерсета, через живописный городок Йовил, до родительского дома в Беллингхэме, что неподалеку от деревушки Илминстер. Джереми доехал до конечной станции Ватерлоо, откуда по шумным лабиринтам лондонских улиц добрался до вокзала Кингс-Кросс, где сел на поезд до Линкольна, и тот повез его на север, через болотистый Фенленд и живописные окрестности города Питерборо, к матери.
Последние дни их пребывания под родительской опекой протекали быстро, тем не менее каждый не мог дождаться того часа, когда им предстояло сесть на поезд, направляющийся к южному побережью, в Хавант, чтобы оттуда добраться до Чичестера, к казармам Королевского Суссекского полка. Теперь они жили только этим радостным предчувствием предстоящей встречи. Им не терпелось въехать в казенные квартиры и, надев алые мундиры, начать новую жизнь, в качестве настоящих мужчин и офицеров, во имя Господа Бога и английской короны.
И пока, втягиваясь в плотный распорядок дня, они учились исполнять и отдавать приказы, занимались муштрой и на полном скаку протыкали штыком подвешенное на веревке соломенное чучело, упражнялись с винтовкой «мартини-генри» и поражали из нее цель с расстояния пяти-шести сотен ярдов, лето подошло к концу.
