Биверли Бирн - Неугасимый огонь
В дверь легонько постучали, и в кабинет вошла горничная с подносом.
– Ах, кофе, – Бенджамин совсем забыл про него. – Благодарю.
Жестом он отправил девушку и сам налил кофе в чашки из серебряного кофейника.
– Чаю хорошо выпить после обеда, но утром человеку необходим кофе, чтобы разогнать по жилам кровь.
Роберт преувеличенно долго держал у рта чашку, чтобы привести свои мысли в порядок.
– Инквизиция до сих пор существует в Испании, – сообщил он.
– Верно. Но не такая зубастая, как прежде, ты ведь сам говорил мне об этом. Времена меняются, мой дорогой сын. Мы дышим этими переменами. И этот гнилой лондонский воздух, на который не перестает жаловаться твоя матушка, когда-нибудь распространится до Мадрида и дальше, – до Кордовы. Так-то, Роберт. Это яснее ясного. Конечно, трудные времена возможны, предусмотрительность необходима. Но более благоприятных возможностей долго может не быть. Смотри: Доминго умирает. Все сообщения, полученные мною, лишь подтверждают достоверность твоей информации. Он не проживет и года. А Пабло Луис, этот озлобленный урод, не имеющий никаких других интересов за исключением этих зверских расправ над ни в чем не виноватыми быками!..
– А Доминго может узнать, что мы задумали? Он даст согласие на это?
Бенджамин улыбнулся.
– Конечно нет. Доминго убедил себя в том, что когда-нибудь настанут времена и его убогий сынок поднимется и сможет бросить вызов кому угодно, как Мендоза в прошлом много раз делали. Кроме того, он и мысли не допускает, что скоро умрет. Доминго полагает, будто у него еще достаточно времени для приведения всего дела в порядок и хочет привлечь к этому Пабло.
Роберт озадаченно опустил голову. «И это перед ним сидит человек, которого Доминго считал осторожным, даже во вред себе?..» И ведь Роберт тогда согласился с этим утверждением.
– Отец, как ты думаешь, я понимаю, что именно ты задумал или нет?
– Уверен, что понимаешь, Роберт. И это занимало мои мысли с тех пор, когда я убедился, что у Доминго никогда не будет здорового сына. Такого сына, которого никто не смог бы провести. Вот почему я всегда проявлял такой болезненный интерес к изучению тобой испанского языка. Следующим идальго станешь ты. Я хочу, чтобы ты однажды отправился в Кордову и встал у кормила дома Мендоза.
7
«Спой, цыганочка, может хоть эти горлопаны утихомирятся».
Софья не видела, кто к ней обращался. Кафе на Калле де лос Съегос или, иначе говоря, на Улице Слепых утопало в дыму. В воздухе стоял запах пролитого вина. Придерживая юбки, она пробиралась сквозь толпу. Один из столов кафе был занят тореро, их можно было легко определить по косочкам волос, походивших на бычьи хвосты. Они ожесточенно спорили о достоинствах быков на прошедшей воскресной корриде. Завидев ее, один из них не удержался и ущипнул ее за ягодицу.
Софья, увернувшись от него, улыбнулась. Все называли ее «гитанита» – цыганочка и не было такого мужчины кто мог бы удержаться от подобных жестов. Она уже привыкла к этому.
За прошедшие четырнадцать месяцев со дня бегства из Трианы она узнала очень многое, но, в основном, это были вещи неприятные. Да и что могла услышать в свой адрес молодая и одинокая женщина, кроме оскорбительных замечаний и грязных намеков… Ведь у нее не было ни отца, ни супруга, которые могли бы ее защитить. Ко всему прочему она была цыганкой, без гроша в кармане и могла легко стать добычей любого мужчины в Испании во время своих бесконечных странствий. Что из того, что стоило ей лишь запеть, где угодно, как тут же собиралась толпа слушателей, которая восторженно хлопала и подолгу ее не отпускала, что с того, что ее прекрасный голос заставлял выворачивать карманы восхищенную толпу и на певицу проливался дождь монет – она этих денег почти не видела.
В Испании своеобразный обычай платить хозяевам процент от того, что люди давали уличным артистам. Столкнулась с этим и Софья. В небольших провинциальных городках и поселках эта мзда была небольшой, но в таких специфических городах, каковыми являлись Валенсия, Толедо и Мадрид почти все, что она зарабатывала, вынуждена была платить за разрешение развлекать гостей. Если Софья пела под открытым небом, на площадях, городских бульварах, то ее брал под свое «покровительство» Ре де лос Мендигос – Король нищих, глава гильдии нищих и брал с нее этот «король» больше, чем другие. Тем не менее, Софья чувствовала себя в этих северных столицах относительно спокойно. Андалузия и цыгане, которые ее знали, от этих городов находились далеко.
Уже с неделю она пела в этом мадридском кафе. Здесь у нее не было ангажемента, но ее принимали и даже соорудили для нее нечто вроде сцены. Последние три вечера гвоздем программы стал трюк ее хозяина: он поднимал Софью на стойку, которая для этих целей освобождалась от пьющей публики и она пела с нее. Он уже взял ее за талию, собравшись поднять, но передумал и шепнул ей «Тот человек, о котором я тебе говорил, находится здесь, Цыганочка».
– Где? – Софья вытянула шею и смотрела поверх толпы.
– Вот там, слева. Человек без шляпы.
– Да он же старый. А чего он расселся вместе с этими тремя majo?
– Думаю для того, для чего обычно мужчины обращаются к majo, чтобы найти женщин, которых он еще и рисует.
– Я прямо не знаю… – засомневалась Софья.
– Не будь дурочкой. Поговори с ним хотя бы. Но не сейчас, а позже. Теперь ты должна петь. – Он поднял ее, и она встала на стойку. Софья поправила свою новую красную юбку. Та зеленая, которую она получила от Фанты, износилась до дыр. Чтобы обзавестись новой юбкой, ей пришлось почти неделю голодать. Сшила она ее себе сама, как и черную блузу с пышной кружевной оторочкой. Софье очень хотелось, – чтобы этот наряд дополняла черная мантия, но на нее денег уже не хватило. Вместо нее она приколола к волосам цветы. Розовые розы были ею собраны в небольшой букетик и слегка спадали на затылок.
«Угомонитесь, олухи!» – раздался крик хозяина. «Тише, Цыганочка будет петь. У стойки бара среди тех, кто сидел к ней поближе, зашикали и вскоре в кафе стало тихо.
Софья исполняла песни юга, но в последние дни она стала сопровождать свое пение стуком кастаньет. Среди цыган эти деревянные, миниатюрные ударные инструменты, которые придерживали большим пальцем и ладонью стали неотъемлемой частью песни и признаком мастерства. Софья тоже решила использовать их: во-первых, потому что публике это нравилось, а во-вторых – эта пара кастаньет была ей дорога: один восхищенный ее голосом Валенсией, подарил ей эти ореховые с изумительной резьбой инструменты. Сейчас она подняла руки над головой и застучала кастаньетами. Лишь после того, как этот ритм успокоил всех и стало тихо, в кафе зазвучали песни о любви, мести и о женской участи.
