Линда Миллер - Невеста принца
Анни встала с кресла. Ноги у нее затекли, и она с трудом поковыляла к кровати. Когда она поднималась по лестнице, то хвастливо поклялась себе, что сама пойдет к Рафаэлю, но теперь от ее храбрости не осталось и следа. С другой стороны, она видела, в каком состоянии страна. И не только на рыночной площади. Она помнила и тот первый день, когда они приехали в Моровию и их встретили камнями. Положение трудное. Все ненавидят Рафаэля. Возможно, это могла бы быть их единственная ночь.
Анни решительно забралась в постель и закрылась одеялом. Потом вскочила. Она боялась, что Рафаэль постучит в дверь, и еще больше боялась, что он не постучит. Анни призналась себе, что совершенно теряет разум, стоит ей подумать о принце.
Почти все девицы из приличных семейств боялись расстаться со своей девственностью, или «драгоценной чистотой», как называли ее монахини из Академии святой Аспазии, по крайней мере, до тех пор пока предполагаемый избранник не должен был сегодня-завтра стать законным мужем. Анни не сомневалась в том, что она не уступает этим девицам ни в чем. Она добра, честна, энергична. Но когда она думает о Рафаэле, здравый смысл покидает ее.
Она все еще размышляла о странностях человеческой природы, когда услыхала легкий стук в дверь.
Анни застыла на месте, перестала думать и даже перестала дышать.
В дверь опять постучали, на сей раз тише, потом еще раз — настойчивее, — и дверь открылась. На пороге стоял Рафаэль. Он снял, галстук, но был в той же белой рубашке, что и на балу, только теперь она была расстегнута. Анни не отрывала глаз от темных завитков у него на груди.
Принц, к счастью… или к несчастью… не стал дожидаться ответа. Он перешагнул через порог и закрыл за собой дверь.
Долго, очень долго он смотрел на нее, сверкая глазами и прилагая все усилия, чтобы изобразить легкомысленную улыбку.
— Анни Треваррен, вы передумали? — тихо спросил он. — Или вы сдержите обещание и разделите со мной мое ложе?
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Анни Треваррен, вы передумали? Или вы сдержите свое обещание и разделите со мной мое ложе?
Анни, боясь пошевелиться, смотрела во все глаза на Рафаэля. В комнате, освещенной всего одной лампой на столе, было бы совсем темно, если бы не луна за окном, но Анни ни на мгновение не забывала о теплой, мягкой кровати за спиной.
Рафаэль, скрестив руки на груди, ждал. Анни знала, что решать должна она. Как бы это ни было безрассудно, что бы ни ждало их впереди, Анни знала: эта единственная ночь с Рафаэлем неизбежна, как дыхание. Она ничего не могла поделать.
— Я не передумала, — ответила Анни, как только обрела дар речи.
Рафаэль протянул ей руку, и Анни крепко сжала ее. Их пальцы тесно переплелись, и она доверчиво подняла к нему лицо.
Рафаэль поднес руку Анни к губам, нежно поцеловал ее и, закрыв глаза, произнес имя возлюбленной.
Анни уткнулась лбом в его плечо, опьяняясь запахом его кожи и дорожа каждой бесценной минутой.
— Мой любимый, — прошептала она.
Ее тихий голос был едва, слышен через ткань рубашки, нагретой его крепким телом.
Рафаэль провел пальцем по ее губам, и это простое прикосновение опалило ее, как огнем. Он наклонил голову, нежно поцеловал Анни, потом, глядя на нее восторженными сияющими глазами, поднял ее на руки.
— Как ты прекрасна! — восхитился он. — Мне горько думать, что ты будешь меня презирать за то, что сегодня свершится.
Анни напряглась в его объятиях и хотела было сказать, что она никогда не будет презирать его, но он вновь легко коснулся ее губ, как будто обжег ей душу, и не дал ей произнести ни слова.
— Да, да, моя любовь, — стоял он на своем, — когда-нибудь, возможно, даже завтра, ты будешь меня проклинать. И правильно.
Анни чуть не заплакала.
— Никогда, — поклялась она.
Рафаэль вздохнул и прикоснулся губами к ее лбу. Потом он подошел к кровати и бережно опустил Анни на полотняную простыню. Несколько мгновений он постоял, любуясь ею, как ожившей картиной великого художника, потом быстро пересек комнату и запер дверь. Вернувшись к Анни, он прикрутил фитиль лампы. Свет погас.
Его почти не было видно в темноте, и Анни не могла встретиться с ним взглядом, но она чувствовала, как ее тело становится мягким и податливым под его взглядом. В молчаливом призыве она протянула к нему руки.
Рафаэль что-то пробормотал, нежно пожал ей пальцы, но отверг призыв.
— Нет, пока еще нет, — сказал он, хотя его голос дрожал от страстного желания.
Он отпустил руки Анни и стал расстегивать свою рубашку.
Анни едва сдерживалась, чтобы не броситься ему на шею. Она так восхищалась его красивым мужским телом, освещенным одной луной, что не могла говорить.
Он расстегнул рубашку, снял ее и отшвырнул прочь. Потом с нежностью взялся за подол ночной рубашки Анни и поднял его выше колен.
Анни тихо ахнула.
— Скорее, Рафаэль, — прошептала она.
Принц ласково хмыкнул.
— О нет, — возразил он, на секунду переставая поглаживать влажные золотистые завитки у нее между ног. — Сегодня мы не будем торопиться. Любовь — это очень долго, если все делать как следует. Может быть, уже наступит утро, когда я возьму тебя.
Анни застонала и немножко шире раздвинула ноги, чтобы Рафаэлю было удобно ласкать ее.
— Утро? — жалобно переспросила она. — А если нас кто-нибудь услышит?''
Рафаэль медленно наклонился и поцеловал ее обнаженный трепещущий живот.
— Ты можешь кричать и вопить сколько угодно, хоть ночью, хоть утром, — сказал он и кончиком языка нарисовал влажные круги на ее животе. — Можешь быть уверена, любовь моя, стены этого старого дворца очень толстые. Никто нас не услышит.
Он еще немного помучил ее легкими, как перышко, поцелуями, заставляя ее выгибать спину и стонать от нетерпения; прежде чем еще выше поднял рубашку и обнажил полные крепкие груди. Соски уже давно стали твердыми и ныли в ожидании прикосновений его рук и губ.
Рафаэль глубоко вздохнул, любуясь отданной ему красотой, и, взяв одну грудь в руку, погладил сосок большим пальцем.
— Анни, Анни! Как ты прекрасна!
Наслаждаясь его лаской, Анни бездумно закинула обе руки за голову, как будто сдавалась ему на милость. Рафаэль схватил ее за запястья.
Легкий трепет волнами прокатывался по гибкому телу Анни.
— О Рафаэль, — прошептала она, и в ее голосе он услышал и обещание и мольбу.
— Ты как заморский плод, — прошептал Рафаэль, дыханием согревая ей грудь, и это было похоже на тропический бриз, вечно навевавший Анни непонятные желания. — Ты сладкая, горячая, и ты уже созрела… совсем созрела.
