Клод Фаррер - Подружки
От четырех выкуренных трубок опиум проник во все поры и нервы Селии. И Селия, таинственным образом освободившаяся, ставшая легкой и как бы перенесшаяся в то светлое царство, где не существует земное слово «невозможно», не споря согласилась на предложение курильщицы.
– Вот вам программа, – продолжала Мандаринша, чьи быстрые пальцы продолжали проворно искать трудное дело, бегая от трубки из красной глины к серебряному горшку и длинным стальным иглам, – завтра вы возвратитесь домой и позабудете начисто о существовании Пейраса. Я хочу сказать: вы забудете, что Пейрас существует в Тулоне; вы будете предполагать, что он в отъезде; что он отплыл куда-нибудь, к Тунису или Марокко; и вы будете спокойно ждать возвращения эскадры. Кстати, есть у вас деньги?
– Немного.
– Достаточно?
– Достаточно на некоторое время. Мой прежний друг еще присылает мне деньги из Китая.
– Превосходно! Значит, все в порядке. Оттого что вы можете и не брать немедленно же нового любовника, если вам это очень неприятно.
– О нет! Я предпочла бы не делать этого.
– Правильно. И такое вдовство будет для вас не только более приятным, но вам также удастся скорее забыть его, оттого что вам не придется сравнивать. Кроме того, имея любовника, вам пришлось бы выезжать. А оставаясь одна, вы сможете сидеть дома.
– Зачем?
– Чтобы цивилизоваться!.. Тому, что вам нужно, вы научитесь не в кафе, не в Казино и не в баре. Вы будете скромненько сидеть дома. Вы будете читать, вы будете много читать. Вы любите читать?
– Так себе. Я никогда много не читала. Когда я была маленькой, мне запрещали столько книг!..
– Мы будем читать вместе. Кроме того, вы будете угощать чаем ваших друзей, которые будут навещать вас. Я сказала: «ваших друзей»; я не сказала «ваших подруг». Подле вас должно быть как можно меньше женщин, вот первый мой совет. Вы знаете Доре, вы знаете меня – этого вполне достаточно. Наберите друзей-мужчин и собирайте их у себя.
– Но откуда же взять их?
– Где можете. Мне кажется, что вы и так уже знаете кое-кого, если судить по тем людям, с которыми вы пришли сегодня вечером.
– Но у меня никто не бывает.
– Вы сами должны приглашать гостей.
– Как?
Мандаринша рассмеялась и в первый раз положила на циновку разогретую трубку. Она приподнялась на локте:
– Господин Л'Эстисак!.. Вы спите? Голос герцога зазвучал из полумрака:
– Ни за что не осмелился бы подле вас. Но не называйте меня господином: меня это огорчает.
– Скажем короче – Л'Эстисак. Л'Эстисак, вкратце, наш друг Селия предлагает нам в последний вечер в году, в четверг, тридцать первого декабря, – чай, папиросы и рождественский плум-пудинг, которого ей не удалось поесть сегодня из-за дуэли. В будущий четверг, в десять часов вечера, ведь вы придете, не правда ли? И господин Рабеф тоже? И Сент-Эльм? И я тоже буду, разумеется, – ведь наш друг Селия будет настолько любезна и разрешит мне принести с собой мою походную курильню, без которой я обхожусь крайне редко. Есть!.. За этим четвергом, вероятно, последуют еще другие. Мы устроим шикарный журфикс. Будем читать, болтать, я буду курить.
Она снова опустила свою голову на подушку китайского шелка, снова взяла трубку в левую руку и иголку в правую. И не дожидаясь того, чтобы мужчины приняли приглашение, продолжала:
– А теперь мне захотелось послушать красивые стихи. Сент-Эльм, достаньте со столика книгу Ренье. Не эту, ту, – в переплете цвета морской волны. Да, «Город». И начните с моей любимой «Желтой луны», «что медленно встает меж темных тополей…» И слушайте внимательно, Селия… Эти стихи – ваш первый урок.
Глава тринадцатая,
в которой играют прелюдию Баха
У подножья скалы круглые и гладкие волны разбивались одна за другой с одинаковыми грустными стонами и вздохами. Мандаринша, опершись обеими руками о барьер террасы и наклонившись над ночным морем, заканчивала шепотом стихотворение:
Эпические дни им обещая вскоре,
Фосфоресцируя, тропическое море
Баюкало их сон в мираже золотом;
Иль с каравелл они, склонясь на меч железный,
Смотрели, как встают, на небе им чужом,
Созвездья новые из океанской бездны.[28]
– Браво! – воскликнул чей-то голос.
На террасе было совсем темно. Обернувшись, Мандаринша не могла различить говорившего. Сама она на фоне молочного неба казалась темным призраком. Морской ветер раздувал венецианскую шаль с длинной бахромой, в которую она была закутана.
Голос продолжал:
– Вам не холодно?
На этот раз Мандаринша узнала Лоеака Виллена.
– Нет, мне не холодно, – сказала она. – Где же вы? Он сделал два шага вперед; внезапно он обхватил молодую женщину и поцеловал ее в висок.
– Что такое? – спросила она, захваченная врасплох. – Вы убеждены в том, что не ошиблись?
Она смеялась и не отбивалась. Он медлил оторвать свои губы от душистых волос:
– Я выражаю свое восхищение, как умею, – сказал он. – Вы пропели ваш сонет, как настоящая фея!
Он не отпускал ее. Она наконец обернулась к нему и быстро коснулась устами его настойчивых губ. Потом она заметила, освобождаясь из его объятий:
– Хватит восхищения за один сонет. Не растреплите меня… войдем в дом.
Он предложил ей руку и крепко прижал к себе ее опиравшийся на его руку локоть.
Это был четвертый четверг Селии. Мандаринша оказалась хорошим пророком: новый «день» привился и его хорошо посещали. Л'Эстисак, Рабеф и Сент-Эльм не пропустили ни разу. Лоеака де Виллена привели сюда, и он тоже стал ходить. Было заявлено о новых посетителях. Рабеф обещал в ближайшем будущем привести троих совсем исключительных гостей, гостей, которые никогда нигде не бывали и которых не видала у себя ни одна хозяйка, – тех самых, кого Доре указала Селии у Маргассу 24 декабря, тех трех офицеров, про которых так много болтали, рассказывали столько необычайного и таинственного: Китайца, Мадагаскарца и Суданца!..
Что касается Доре, то она посещала четверги на вилле Шишурль так же, как и Мандаринша: с их основания.
Собирались часов в десять. Начинали с того, что гуляли по саду, куря папиросы, по двое, как полагается, незаконными четами. Потом Рыжка, обтесавшаяся мало-помалу и почти чистая в своем кружевном фартучке, подавала в гостиной чай, сервировавшийся с каждой неделей все более изящно. К вышитым салфеткам и ложечкам накладного серебра прибавились постепенно японские чашки, фаянсовые вазочки из Валлори, в которых стояли лилии, скатерть Ренессанс. А в тот день, когда Лоеак, проигравший Сент-Эльму пари, принес на улицу Сент-Роз корзину Асти, это Асти распили из венецианских бокалов.
