Анн Голон - Анжелика. Маркиза Ангелов
— На самом деле все не так просто, сиятельная мадемуазель. Во-первых, не все то серебро, что блестит, и вы видите всего лишь свинцовую руду. Серебро здесь, конечно, тоже есть, но добыть его сложно: только испанцы и саксонцы знают как. Они делают что-то вроде пирогов из руды, угля и смолы, и плавят их в кузнице на сильном огне. Так получаются слитки свинца. Когда-то этот расплавленный свинец лили на головы врагам из башен вашего замка. Но добывать серебро — дело искусных алхимиков, а я не гожусь им даже в подметки.
— «Из нашего замка», вы сказали? Почему «из нашего замка», брат Ансельм?
— Черт побери! Да потому что этот забытый богом угол — принадлежит вашей семье, хотя и расположен за землями дю Плесси.
— Мой отец никогда о нем не говорил…
— Участок очень мал, узок, здесь ничего не растет. На что он сдался вашему отцу?
— Но как же свинец и серебро?
— Ах, это! Ну да, скорее всего рудник еще не иссяк. Хотя все, что я вам рассказал, известно мне со слов старого монаха-саксонца. Он питал страсть к булыжникам и ко всяким древним колдовским книгам. Старик был немного не в себе, я думаю…
Мулица, тащившая повозку, без лишних указаний продолжала путь и, преодолев вершину холма, вышла на равнину, где ее догнали брат Ансельм и Анжелика. Они вновь взобрались на свои места. Сумерки сгущались.
— Я не зажигаю фонарь, чтобы нас никто не заметил, — прошептал брат Ансельм. — Безопаснее пересекать эти деревни голым, нежели с клобуком на спине и с четками на поясе. Но… разве не факелы там, вдали? — внезапно спросил он, резко придерживая вожжи.
Действительно, примерно в четверти лье от повозки виднелись многочисленные светящиеся точки, число которых понемногу росло. Ночной ветер донес до них печальные звуки странных песен.
— Да защитит нас Богородица! — вскричал брат Ансельм, спрыгивая на землю. — Это гугеноты из Волу собрались хоронить своих покойников. Они идут прямо сюда. Нам надо поворачивать назад.
Он схватил мулицу за уздечку и попытался развернуть ее на узкой тропинке. Однако животное не желало повиноваться. Монах впал в отчаяние и сыпал проклятиями. Больше он не называл ее «милой», теперь она стала «проклятой скотиной». Анжелика и Николя подскочили к монаху, пытаясь помочь управиться с упрямым мулом. Тем временем процессия приближалась.
Пение становилось громче: «Уповаем на Господа, Он помощь наша и защита…»[61]
— Мы пропали! — захныкал брат Ансельм.
На повороте дороги появились люди с факелами. Их свет внезапно вырвал из тьмы повозку, преградившую шествию путь.
— Кто это?
— Приспешник дьявола, монах…
— Он перегородил нам дорогу.
— Неужто им мало того, что мы должны хоронить покойников ночью, словно собак? Он хочет осквернить их своим присутствием!
— Бандит! Развратник! Цепной пес папистских свиней!
О деревянные стенки повозки ударились брошенные камни. Дети заплакали. Анжелика бросилась вперед, простирая к гугенотам руки:
— Перестаньте! Перестаньте! Там же дети!
Появление девочки с распущенными волосами еще больше разозлило протестантов.
— Смотрите, девчонка! Одна из его шлюх!
— А там, в повозке — их внебрачные дети, окропленные святой водой!
— Небось, тоже зачаты непорочно!
— При помощи Святого Духа!
— А наших детей они украли, чтобы принести в жертву своим идолам!
— Смерть дьявольским ублюдкам!
— Отомстим за наших детей!
С искаженными ненавистью лицами, одетые в черное, они окружили повозку. Идущие сзади участники процессии, не зная, что происходит, продолжали петь: «Господь — наша твердыня…»[62] Однако толпа становилась все плотнее.
Побитый брат Ансельм, проявив невиданную при таком пузе ловкость, сумел вырваться и сбежать через поля. Николя, на которого со всех сторон сыпались удары палками, не смотря ни на что пытался развернуть обезумевшую мулицу. Чьи-то грубые руки вцепились в Анжелику. Извиваясь, словно уж, она выскользнула из плена и бросилась бежать вниз по тропинке. Один из мальчишек-гугенотов помчался за ней и догнал. Это был всего лишь мальчишка, почти ее ровесник, чья юность удесятеряла его религиозный фанатизм.
Сцепившись, они покатились по траве. Анжелику внезапно охватила неистовая ярость. Она царапалась, кусалась и впивалась в него зубами, ощущая соленый вкус крови на языке. Наконец ее противник начал слабеть и девочке удалось освободиться.
Перед повозкой выросла чья-то высокая фигура.
— Перестаньте, перестаньте, несчастные! Там же дети! — закричал человек, вторя Анжелике. — Это дети!
— Вот именно! Дети дьявола! Помните, что они делали с нашими детьми? В Варфоломеевскую ночь их выбрасывали из окон прямо на пики!
— Дети мои, забудьте о былом! Остановите вашу карающую длань! Нам нужен мир. Остановитесь, дети мои, послушайте своего пастора!
Анжелика услышала, как заскрипела, тронувшись с места, повозка, которую Николя все же удалось развернуть. Проскользнув вдоль изгороди, она присоединилась к нему на следующем повороте дороги.
— Если бы не их пастор, нас бы поубивали, — прошептал Николя, стуча зубами.
Анжелика была вся покрыта ссадинами. Она тщетно пыталась привести в порядок свое рваное и грязное платье. Голова горела. Ее так сильно дергали за волосы, что чуть не сняли скальп.
Чуть дальше кто-то тихо окликнул их, и из кустов выбрался брат Ансельм.
Им пришлось вновь спускаться к римской дороге. К счастью, на небе появилась луна. В Монтелу дети прибыли только на заре. Там они узнали, что всю ночь не смыкая глаз жители деревни прочесывали Ньельский лес, но обнаружили лишь колдунью Мелюзину, собиравшую на лужайке целебные травы. Ее обвинили в краже детей и без лишних проволочек повесили на ветке дуба.
Глава 9
— МЕЛЮЗИНА!
Крики Анжелики устремлялись ввысь, будя под сводами замка пугающее эхо.
— МЕЛЮЗИНА!
Пюльшери схватила девочку за плечи и, дрожа, изо всех своих невеликих сил удерживала Анжелику, которая рвалась прочь, чтобы бежать к тайному логову подруги. Она не могла поверить услышанному: крестьяне в поисках пропавших детей повесили колдунью Мелюзину.
Растрепанная, грязная, в изодранной в клочья одежде, она проскользнула в замок. Все члены семьи, даже слуги, собрались в гостиной. Анжелике рассказали о происшедшей трагедии, вину за которую возлагали на нее.
Колдунью повесили.
И теперь они смотрели, как она отбивалась, испуская нечленораздельные крики, среди которых можно было разобрать отчаянный зов:
