Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет
Неверным шагом, наступая на клумбы, к Ожогину шагал Кольхен. Ида видела, как критик, зацепившись за куст жасмина, едва не упал на Ожогина, и тот весело удержал его.
За Кольхеном с громоздким штативом тащился фотограф. Боже мой! Как же Лекс любит красоваться перед камерой, запечатлевать себя, любимого, на пленке, а заодно и все, что его окружает! Шикарные мизансцены жизни волшебной пары!
Ида поискала глазами Лозинского. Наверняка топчется где-нибудь поблизости от камеры. Надо поскорее направить его к этой компании, а то будет потом ныть, что упустил Ожогина.
Ида подошла к оркестру, и через мгновение трубач сыграл первый такт песенки «Летний дождь». Это был их излюбленный прием привлечь внимание друг к другу на шумных сборищах. Лекс обернулся – она махнула рукой в сторону Ожогина, и через минуту долговязый наполеончик уже пробирался через толпу к владельцу «Нового Парадиза».
«Ну и отлично!» – Ида углубилась в сад, где начинались танцы.
Оркестр заиграл тягучую мелодию «Утро для тебя» – самую модную этой весной, – и Ида прислонилась к чьему-то крепкому плечу. Неплохой одеколон, будто пахнут замерзшие гиацинты. Чисто выбритая загорелая щека. Она подняла голову и увидела ярко-синие глаза, которые смотрели на нее с испуганным восхищением.
– Кажется, господин Баталов? – медленно, растягивая слова, произнесла она. – Фильм из индустриальной жизни… шахты, молодой заводчик… Я не ошиблась? – Юноша кивнул. – Простите, не запомнила имя. Алексей?
– Николай, – прошептал юноша.
Ида откинула голову, они поплыли дальше, то прижимаясь друг к другу, то отдаляясь в такт изгибам музыки, и скоро смешались с другими парами.
В воздухе кружили бабочки, словно пародируя танцующих.Между тем Лекс вводил Ожогина в свой кабинет.
Ожогин удивленно озирался. Кабинет показался ему вычурным, манерным и очень женственным. Ну что это, ей-богу! Лиловые и розовые круглые кресла, похожие на монпансье. Зефирина крошечного белого столика на тонкой ножке. Прозрачные занавеси из органзы с финтифлюшками. И – зеркала. Всюду зеркала. Разве можно работать в такой комнате? Не будуар ли это легкомысленной дамочки?
Ожогин с опаской опустился в предложенное хлипкое кресло.
Лозинский разлил по рюмкам коньяк, вскрыл коробку с сигарами – сам он курил длинные тонкие папиросы, но пристрастие Ожогина к крепким сигарам было известно всем.
Ожогин пригубил коньяк, одобрительно хмыкнул, раскурил сигару и посмотрел на Лозинского вопросительно.
Тот вскочил. Нервно зашагал по комнате.
– Вот в чем идея, Александр Федорович, – начал он. – Вы, конечно, знаете Александра Грина. – Ожогин кивнул. – Ну да, конечно, вы же его «Алые паруса» фильмировали. Он придумал романтическую историю…
– У него все истории романтические, – усмехнулся Ожогин.
– Да-да… – Лозинский сбился и теперь судорожно пытался ухватить за кончик убежавшую мысль.
Ожогин смотрел на него набычившись. Лицо его приобрело сонное выражение. Сонное выражение нападало на Ожогина в минуты особой сосредоточенности и заинтересованности, и хотя Лекс пока ничего путного ему не предложил, в золотой парочке Лозинский – Верде Ожогин был заинтересован как ни в ком другом.
Все это Лекс знал и понимал, однако сонное выражение сбивало его с толку. Казалось, что Ожогину невыносимо скучно.
Лекс начал путаться.
– История, в общем, такая. Золотую цепь – сценариус назывался «Золотая цепь», но мы придумали другое – «Охота на слезы», – золотую цепь находят на морском дне… Впрочем, это неважно, – он мерял длинными ногами кабинет. Ожогин следил за ним из-под полуопущенных век. – Человек, нашедший цепь, богатый, больной… Рядом с ним двое… И еще двое… Враги и друзья… Девушка… Он с ней в ссоре, но… Это не главное… Главное – огромный замок, полный чудес…
– Главное… – раздался тихий голос, и в кабинет бесшумно скользнула Ида. Скользнула, уселась на подлокотник кресла, перекинула ножку через ножку, вставила в длинный мундштук черного янтаря плоскую сигариллу, закурила и продолжила: – Главное, мой милый, в том, что двое прохиндеев – он и она – пытаются окрутить несчастного богача. Он увлечен. Вроде бы готов жениться. Но… Но почему-то никак не женится. Почему? Да потому, что заставить любить невозможно. Вот что главное – ЗАСТАВИТЬ ЛЮБИТЬ НЕВОЗМОЖНО! А все остальное – покинутые девушки, золотые цепи, поиски кладов, подвалы, морские глубины, волшебные замки, стрельба, драки… Антураж, антураж! Как вам такая история в романтическом оформлении, Александр Федорович?
– У вас отличное чутье на драму. – Ожогин наклонился и поцеловал Иде руку. – И вы так верно схватываете суть. Ну а какую роль уготовили вы себе?
– Роль женщины, у которой такое выражение лица, будто ей что-то тайно и страстно нашептывают на ухо.
Ожогин расхохотался, запрокинув голову.
– Это будет сентиментальный детектив. Очень сентиментальный детектив! – Ида подмигнула Лозинскому, мол, все в порядке, загасила сигариллу и так же бесшумно выскользнула из кабинета.
«Она опять права», – подумал Лекс, провожая ее взглядом.
Дверь закрылась, и на секунду в комнате повисла пауза – как будто двое мужчин продолжали смотреть на тень, оставшуюся от прекрасного видения.
– Однако за Грином надо следить – его фантазия имеет склонность терять здравый смысл. – Ожогин встал. – Вы же знаете, наверное, что от проблем с полицией его спас синематограф – он был беглым солдатом, когда купили его первый сценарий и были пущены в ход средства, чтобы замять дело. Вы с ним лично общались? – Лозинский покачал головой. – Он дикий или, как вам объяснить… Жаль, что ускользнула ваша супруга, которая так точно формулирует, – он кажется этим новомодным существом: инопланетянином. Гипнотизирует своими дикими фантазиями, а любая фантазия – это бюджет. Будьте бдительны, сударь. – Ожогин поставил крутобокий бокал с недопитым коньяком на стол. – А вот и сам господин Грин, как на заказ, – подойдя к открытому окну, он указал на долговязую сгорбленную фигуру. – Сказки его легки, но сам господин Грин – человек тяжелый. Беглый – лучшее для него определение. Для него каждая точка, в которой он оказывается, будто место преступления, откуда надо скрыться. Впрочем, что-то я разболтался! Не запойный ли он, кстати? – И Ожогин откланялся.Лозинский смотрел, как к озирающемуся Грину – или после слов Ожогина ему казалось, что писатель нездорово озирается и похож на проигравшего боксера, который продолжает сжимать кулаки, хотя бой закончился, – подплыла Ида.
Глядя снизу вверх, тронула его за плечо, повернулась на каблучке и двинулась в глубь толпы, ведя за собой насупленного писателя на невидимой привязи.
