Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет
Однако она уже подставляла шею поцелуям и внизу позвоночника таяла жаркая волна.
– Конечно, первым явится Милославский и начнет вокруг тебя увиваться. Он же влюблен… – шептал ей на ухо Лозинский.
– Ну-у, он произведение искусства, не человек. Думаешь, успеем? Пожалуйста, не порви платье.
– Именно для этих целей мы и покупаем тебе по две копии одной модели.
– Для этой красоты копии не нашлось.
Шелк скользнул вниз.
Лозинский нежил губами тонкую кожу – плечи, ложбинки на спине. Он так и не научился колдовать перед ней словами – немел. Немел от того, что в такие минуты она становилась слишком, ну слишком ласковой – особенно тогда, в первый год. Сначала казалось – ненастоящая, играет. Или листопад словечек обращен не к нему.
Лекс поднял голову и посмотрел в огромное зеркало, украшающее противоположную стену от пола до потолка. Острая дрожь распрямила его и толкнула глубже.
Их излюбленная мизансцена – у окна. Он наклоняет ее и, придерживая, заставляет чуть прогнуться, а она вначале слегка приподнимается на носочки. Она видит перед собой море и клубящуюся дымку, нежно-сливочную в ясные дни и пепельную, кружевную – в тусклые. Одной рукой она опирается о подоконник, другой гладит его бедро. А он видит ее шею, завитки волос, шелуху первого поспешного загара. И обмирает, поглядывая в зеркало, в котором они отражаются – роскошные, равнодушные ко всему, кроме друг друга, одурманенные страстью.
Это он уговорил Иду поставить зеркало в спальню – здесь, у окна. И в углу комнаты, в алькове, около кровати, тоже. Иду отражения мало занимали, а он едва не терял сознание, исчезая в радушной и радужной амальгаме.
Ах, сейчас ему было немножко мало. Хотелось повернуть ее, опрокинуть и вжаться еще сильней. Но платье… Сколько будет бурчания…
Он обожает ее! Каждую линию, каждое недовольное движение локтя, каждую тень гримасы. Бог ты мой!Идино тело покрылось испариной. Переодеться? Пожалуй. Пока дымится и тлеет тонкая папироса мужа, руинами развалившегося в кресле, – однако вмиг ослабевшей рукой он продолжал цепляться за нее, а она ускользала, отклонялась, отдалялась, как влажная трава ускользает при попытке удержаться за нее.
Он еще курил, глупо улыбаясь, а она уже успела облиться холодным душем и, быстро пробежав пальцами по шеренге вешалок, выбрала яркий шелковый брючный комбинезон. В общем-то купленный для пляжа. Но кто будет против настоящего какаду! С изумрудной ниткой на шее будет неплохо.
В мгновенной полудреме Лекс следил за ее движениями.
Иногда они спускались к гостям по разным лестницам, каймой опоясывающим гостиную. А иногда, как сегодня, по одной: обнявшись, склонив друг к другу головы, томно улыбаясь – и только внизу их разделили снующие гости, которые следили за ними завистливыми и понимающими взглядами. Идеальная пара… Но так ли идеальна, какой представляется, когда они являются публике, не скрывая того, что только что выскочили из постели. Что это? Равнодушие к мнениям? Или, напротив, эпатаж? Непростительная и неприятная откровенность, сродни эксгибиционизму.Ида подхватила стройную стекляшку с подноса, официант учтиво наполнил ее шампанским, она сделала первый обжигающий горло ледяной глоток и… скоро ей казалось, что она весело рассыпается по гостиной лепестками цветов.
Она улыбалась всем и никому в отдельности. Очень серьезно уговаривала нахмуренного Кторова, великого и невозмутимого «печального комика», создать гильдию актеров синематографа в целях борьбы с произволом продюсеров, а главное – с манией величия великолепных постановщиков.
– …которым нужны лишь марионетки, – провизжал ей в ухо уже пьяненький и готовый буянить Жорж Александриди, бывшая звезда мелодрам и «Защиты Зимнего», а ныне темная личность.
Его никогда никуда не звали, но чудесным образом он появлялся на всех вечеринках.
Из бассейна на него не мигая поглядывала рыбка-красноперка, с которой через час он наперегонки будет рассекать водную гладь. Ну не мог Александриди отказать себе в удовольствии на закате рухнуть в чужой бассейн – во всем своем красочном облачении, со стаканом виски в руках, с воплями и песнями!
Потом Ида оказалась в кружке французов, которые держались сторожко и с удивлением рассматривали стеклянную круглую емкость, похожую на аквариум, до краев наполненную осетровой икрой, – ах, как Лекс любил пускать пыль в глаза!
Из-за куста выскочил известный беллетрист, специализирующийся на писаниях о синематографе, и, поводя лукавым мутным взглядом, забалаболил с французами. Кольхен Ланской.
Ида усмехнулась – она знала, что Кольхен всегда врет.В воротах мелькнули фигуры тех, кого на самом деле ждал Лозинский: Александр Ожогин, заправила Русского Холливуда, владелец студийного города «Новый Парадиз», и его хрупкая жена Ленни Оффеншталь, знаменитая авангардистка.
Ида глядела на Оффеншталь со странной полуулыбкой. У нее и Ожогина были очаровательные, совершенно непохожие друг на друга трехлетние двойняшки. Ида усмехнулась.
«Непонятно, где в этом вертлявом эльфе поместились детеныши», – подумала она.
У них с Лексом детей не было. С молчаливого согласия – или уговора – обоих. Однако усмешка ее не касалась детей.
Оффеншталь с ее девчачьей мордашкой, мальчишеской фигурой, клоунскими одежками – то нацепит штаны до колен, то колпак с помпоном – и совершенно непозволительными для дамы ее ранга прыжками и ужимками была мировой знаменитостью. Первая в мире женщина-режиссер, чьи фильмы получали золотые медали Парижской и Нью-Йоркской выставок. Сам Чаплин называл их гениальными. В Европе с ней носились как с иконой.
А она, красавица Ида Верде? Знаменита в Тамбове и Саратове? Конечно, Российская империя – большая. Миллионы поклонников ей обеспечены. Но все же, все же…
Она перевела взгляд на Ожогина, который с обожанием смотрел на крошечную жену. Положим, это не новость. Лекс тоже смотрит на нее с обожанием после пяти лет брака.
Но вот малышка Оффеншталь подняла глаза на мужа, и у Иды неприятно похолодело в затылке. А у нее самой когда-нибудь так светились глаза, когда она смотрела на Лекса? Хотя бы раз? В начале их совместной жизни? Так чего же лишила ее судьба? Или природа? Какое чувство ей не дано испытать?
Она улыбнулась еще шире, и ее улыбка превратилась в гримасу.
Кто-то толкнул ее, и, вздрогнув, она вышла из забытья.
Неверным шагом, наступая на клумбы, к Ожогину шагал Кольхен. Ида видела, как критик, зацепившись за куст жасмина, едва не упал на Ожогина, и тот весело удержал его.
За Кольхеном с громоздким штативом тащился фотограф. Боже мой! Как же Лекс любит красоваться перед камерой, запечатлевать себя, любимого, на пленке, а заодно и все, что его окружает! Шикарные мизансцены жизни волшебной пары!
