Клаудиа Дэйн - Секрет ее счастья
Луиза пыталась показать это взглядом, но тут мистер Джордж Грей счел момент подходящим, чтобы кончиками пальцев скользнуть по ее ноге прямо над коленом. Луиза, отбросив сомнения, подозвала лакея, чтобы тот отодвинул ее стул, встала, принесла свои извинения его светлости герцогу Хайду, который, пожалуй, был более симпатичен, чем его жена Молли, и покинула Красную гостиную через дверь, ведущую в гардеробную. Только попав в эту большую безлюдную комнату, скудно освещенную всего парой канделябров по пять свечей, она попыталась перевести дух. Дыхание прерывалось, но так и должно быть, ведь она сбежала от дикого индейца. Он даже касался ее!
Блейксли вошел через другую, менее заметную дверь, как раз на ее третьем вдохе. Он выглядел совершенно обезумевшим от гнева. Что с ним случилось? За столом он занимал довольно хорошее место, так что вряд ли его мог хватать какой-нибудь там индеец.
— Вам нужны ваши жемчуга или нет, Луиза? Если вы так и дальше будете продолжать, то либо окажетесь замужем за ирокезским воином, живущим на краю озера в Северной Америке, либо вас оседлает Пенрит, который будет мерзко использовать вас.
Его слова вновь на секунду сбили ее дыхание, но Луиза быстро справилась с волнением.
— Вы говорите, Пенрит будет использовать меня хуже, чем Грей? Вы, должно быть, глупец. По крайней мере, Пенрит не распускает руки.
— Он трогал вас?
Луиза уже не раз видела, как Блейксли бросал на нее свирепые взгляды, и все же она могла с уверенностью сказать, что не боится Блейксли, однако сейчас в его лице было что-то настораживающее. Для него это было совершенно несвойственно.
Совершенно.
Блейксли сделал шаги приблизился к ней более, чем разрешали приличия, его глаза в тусклом свете выглядели практически угрожающе.
У Луизы не было настроения пугаться, ведь ее только что касался индеец. Не достаточно ли она натерпелась от мужчин за этот ужасный вечер? Не смешил ли Даттон Амелию?
— Луиза, — сказал Блейксли, — ответьте мне.
Она хотела сказать, чтобы он оставил ее в покое, забыл, что у нее когда-то был жемчуг, который она потеряла, или сердце, которое ей разбили.
Она хотела сказать, что он может получить эту мисс Прествик с ее блестящими темными волосами и безупречным бриллиантовым гарнитуром, и что у него нет никакого права спрашивать ее о мистере Грее или любом другом мужчине.
Она хотела сказать, что у него нет никакого права упоминать ее имя в Белой гостиной.
Она хотела сказать, что ей совсем не нравится, куда ее посадили за ужином.
Она хотела сказать ему, что вечер выдался гнетущим и без его замечаний.
Она хотела сказать ему, что он — самый саркастичный человек из всех, кого она встречала, и что он заставляет ее смеяться, как никто другой, и что она, вполне возможно, почти ненавидит его за это.
Даттон ее никогда не смешил. Даттон… она не могла точно вспомнить цвет его глаз, потому что синий взор Блейксли пронзил ее сердце. Он уничтожил Даттона для нее, и это было непростительно.
Блейксли не понимал, что это было непростительно?
Все это и еще кое-что так и хотело сорваться с ее языка. Но тут Луиза совершила ошибку, простую ошибку, посмотрев в его глаза и увидев в них теплое пламя свечи, почувствовав его руку на своей руке и его дыхание на своей коже… и затем что-то случилось.
Она поцеловала его.
О, для нее это было непросто. В конце концов, это был Блейксли, и мужчины не меняются так просто от поцелуя. Он напрягся и замер, вынуждая ее быть активной стороной, и нужно сказать, поскольку это был ее первый поцелуй, она не знала, что делает, но серьезно и с желанием отдалась этому занятию. В тот момент, когда она почувствовала, что уничтожила свою последнюю дружбу, Блейксли поцеловал ее.
Конечно, все изменилось.
Он трогал ее. Языком и руками, и даже его нога проскользнула меж ее ног, примяв ткань, мягко и уютно устраиваясь в образовавшейся ложбинке.
Он пылал, его руки, рот и нога.
Он наступал, его язык нажимал, танцевал, толкал.
Он прижимал ее к себе, заставляя почувствовать свое возбуждение.
Он слегка застонал, горячо выдохнул, и она была потрясена тем, что сама застонала ему в ответ, объясняясь с ним на том же странном языке бьющихся сердец и обвивающихся рук.
Он обхватил ее рукой сзади так, чтобы она могла двигаться только к нему.
Его другая рука трогала ее бедро, хватала и поднимала его, он управлял ею.
А его рот жадно пожирал ее.
И она пожирала его в ответ.
Мера за меру.
Подобное к подобному.
Она обвила руками его плечи, принимая вес его торса на свою грудь, притрагивалась своим языком к его языку и не позволила бы ему отодвинуться или прекратить объятия.
Едва ли она еще помнила, что это был Блейксли, потому что поцелуй уничтожил ее память, унес потоком лавы.
Но это был Блейксли, и, вероятно, никто другой это и не мог быть, поскольку она не смогла бы себе позволить так дико вести себя с кем-то другим.
Подумай она об этом именно сейчас, у нее заболела бы голова.
Лучше просто целовать его снова и снова.
Ей нравилось целоваться.
Кто бы мог подумать?
Луиза шире открыла рот, подобно ему, просто чтобы соответствовать, ведь это был Блейксли, и она могла довериться ему, чтобы он научил ее целоваться, чтобы знать, что она все делает правильно и что она ничего не портит, и этот поцелуй становился все более горячим, более влажным и более… близким.
Близость.
С Блейксли.
К этому все и шло.
Определенно.
Да, определенно, и поэтому она совершенно расслабилась, запустив руки под его одежду и за спину, хорошенько обняв его талию. Талия у него была прекрасная, упругая и подтянутая, и, конечно, она всегда знала это, потому что он мог есть все, что угодно, и ни капельки не набирать вес, в то время как она могла позволить себе больше одной конфеты в день, что было ужасно нечестно, потому что очень часто она видела, как Блейкли съедал по пять десертов за раз.
Десерты… целовать Блейксли было все равно что есть вкусный десерт.
Вкусный?
Луиза наклонила голову и поцеловала его еще глубже, вжимаясь грудью в торс Блейксли… и с сожалением стонала, когда он абсолютно, как ей казалось, беспричинно схватил ее за плечи и оттолкнул от себя. На этот раз все было достаточно грубо.
Его глаза были голубыми углями, его рот стал тонкой линией, и он сказал:
— Боже, хватит. Хватит. Я ослеп.
Нелепый бред. Ослеп? Она никогда еще не видела так хорошо, как сейчас. Рот Блейксли, глаза Блейксли, руки Блейксли. Она чувствовала потребность в этих руках, в этом рте. Ей нужно было, чтоб они касались ее.
