Генрих Лаубе - Графиня Шатобриан
– Отвори дверь! Ты не смеешь удерживать меня здесь!
Но привратник не двигался с места. Видя себя обманутым и отчасти подозревая истину, он не считал удобным брать на себя ответственность в сомнительном деле.
– Неужели вы считаете приличным, сударыня, рассуждать о семейных делах в присутствии привратника? – заметила с усмешкой графиня Фуа и, видя, что Франциска молчит, добавила, обращаясь к Марго:
– Избавь нас, пожалуйста, от всяких рассуждений и веди в комнату Франциски.
В это время Брион, стоя на стене, за густыми ветвями сосны, терпеливо ждал благоприятной минуты для побега графини. Он почти возненавидел Флорентина за его властолюбивые планы и, хотя сам искренне поклонялся королю-рыцарю, но преданность его не была настолько велика, чтобы он согласился безропотно уступить королю любимую женщину. Его романическая, бескорыстная привязанность к ней была чужда расчета, и он готов был принести себя в жертву для ее счастья, но не хотел быть слепым орудием для достижения чьих бы то ни было корыстных целей. Хладнокровный тон священника настолько раздражил молодого сеньора, что он обнажил свою шпагу, когда Флорентин подошел к окну, и только появление Марго спасло жизнь ее сыну. Затем обе женщины остались одни и Брион, слыша шепот чьих-то голосов, стоял неподвижно, так как не был уверен, нет ли еще кого-нибудь с ними.
Но вот шепот прекратился и в комнате наступила мертвая тишина. Брион вполголоса назвал графиню по имени – никто не ответил ему. Взволнованный долгим ожиданием, не зная, чем объяснить молчание графини, он остановился в нерешимости; и в тот же момент над головой его неожиданно пролетела большая птица, шумя тяжелыми крыльями, и в темноте раздался громкий крик: «Франциск!» Брион не был труслив, но тем не менее сердце его замерло от ужаса, потому что помимо своей воли он разделял суеверия того времени или, вернее сказать, предрассудки, свойственные всем векам. Внезапное появление ворона и имя короля, которое изредка слышалось внутри аббатства, настолько смущали его, что прошло довольно много времени, пока он мог на что-нибудь решиться. Наконец, когда все стихло, он опять назвал графиню по имени, но так как и на этот раз не последовало никакого ответа, он решился войти в комнату. Но едва успел он перешагнуть окно, как на пороге появились четыре женщины и свет фонаря ярко осветил его испуганное лицо.
– Брион! – воскликнула с отчаянием Франциска, закрыв лицо руками.
Этот возглас привел в еще большую ярость старую графиню, которая знала по имени королевского любимца и не могла простить молодому сеньору появления в замке Фуа.
– Зажги свечи, Марго, – сказала она с принужденным спокойствием, – запри окно и проводи этого господина к привратнику; он, вероятно, заблудился и не знает, как выйти из аббатства.
Брион чувствовал всю неловкость своего положения и, догадываясь, что видит перед собой старую графиню Фуа, не тотчас нашелся чем объяснить свое двусмысленное появление в комнате молодой женщины, потому что романическая любовь вообще бедна на выдумки. Он нерешительно взглянул на Франциску и совсем отказался от всякого возражения, когда ему показалось, что она сделала знак рукой, чтобы он немедленно удалился. Не говоря ни слова, он молча последовал за Марго к привратнику, который все еще не мог прийти в себя от испытанных им волнений и был очень удивлен, что ему приходится отворять дверь господину, которого он не думал впускать в монастырь.
Между тем старая графиня начала форменный допрос своей дочери. Подобный допрос вряд ли вынесла бы другая, менее честная и добродетельная, женщина и, вероятно, сумела бы привести к более счастливому исходу, нежели это сделала Франциска. Главная причина этого заключалась в том, что несчастная женщина, при оценке своих поступков, руководствовалась еще более утонченными и строгими правилами нравственности, чем те, какие были доступны ее матери. Таким образом, она осталась беззащитной против суровых нареканий старой графини, даже помимо полного телесного бессилия, которое она ощущала в эту минуту. Что могла она отвечать матери, когда та холодным, безучастным тоном описывала ее жизнь с того момента, когда, пользуясь отсутствием мужа, она оставила замок Шатобриан ради веселой придворной жизни.
– Как тебе не стыдно, бессовестная мать и дурная жена! – говорила старая графиня, и ее худощавое желтое лицо с резкими чертами, некогда правильное и красивое, покрылось глубокими морщинами от презрительной улыбки тонких губ, в то время как ее длинная белоснежная рука двигалась взад и вперед по воздуху. – Ты бросила единственного ребенка на чужих руках для удовлетворения своей чувственности, сделала мужа посмешищем легкомысленного двора, когда он, имея право убить на месте свою преступную жену, кротко уговаривал ее вернуться домой к ребенку! Из боязни лишиться достойной награды за свой разврат, ты кокетливо удалилась от короля, который медлил почтить тебя внешними знаками своего высокого внимания! Ты забыла стыд и все сделала, чтобы опозорить фамилию Фуа и имя твоей матери, которая надеялась, что ты, по крайней мере, почувствуешь потребность в долгом и тяжелом покаянии. Но и это показалось лишним твоему извращенному уму!.. Ты обманула последнюю надежду твоей матери! Когда я прогнала тебя из твоего родительского дома и ты нашла себе убежище в здешнем аббатстве, у меня явилась уверенность, что ты, наконец, опомнишься и своим глубоким раскаянием выкажешь ту силу характера, которую я могла ожидать от моей дочери. Как жестоко ошиблась я! Помимо высокопоставленного у вас оказался второй любовник низшего разбора, еще более близкий вашему сердцу!.. Одним словом, то, что мне было бы совестно подумать о совершенно посторонних и самых развратных тварях, я должна говорить это о женщине, которую я в былые времена называла своей дочерью!.. Этот любовник следовал шаг за шагом за своей дамой с очевидным намерением продолжать с ней постыдную связь в доме ее матери! Но замок Фуа оказался закрытым для него; не приняло его и здешнее аббатство, и вот графиня Шатобриан решается на бегство из боязни пропустить рандеву. Он, со своей стороны, отыскивая развратницу, перелезает стены, врывается в окно святой обители в первую же ночь, когда почтенные отцы, тронутые мнимым раскаянием грешницы, решились дать ей приют у себя. Я сама, несчастная мать, которой почему-то послано такое жестокое испытание, застала его в этой комнате… Что можешь сказать ты в свое оправдание?.. Ты бледнеешь и дрожишь от моих слов!.. Но меня только радует это! Если бы мои слова напугали тебя до смерти, то я считала бы это только благодеянием для обеих нас и возблагодарила бы создателя за милостивое избавление!..
