Анн Голон - Искушение Анжелики
Под деревом, рядом с раненым, Анжелика разложила на большом плоском камне свои иглы, зажимы, флакон с очень крепкой водкой, ножницы и чистую белую корпию, завернутую в кусок просмоленной ткани.
Раненого не нужно было куда-то переносить, так как рядом был ручей, из которого можно было брать воду. Она раздула угли маленького костра, поставила на них глиняный котелок с водой и высыпала туда порошок из стручков акации.
Пиксарет вернулся из леса и принес целую охапку стручков. Они были еще зеленые. Анжелика попробовала один из них на зуб, состроила гримасу и выплюнула зеленый и горький сок. Хотя и очень неприятный во рту, это еще не был сок дозревшего танина, который должен иметь вкус чернил и обладать свойством стягивать раны, заживлять их, бороться с воспалением и наконец благодаря своему тонизирующему действию, ликвидировать нагноение, из-за которого раны очень долго заживают.
— Придется пользоваться таким, какой есть. Она уже собиралась бросить стручки в кипяток, когда Пиксарет остановил ее.
— Дай их приготовить Мактаре.
Он показал на старую индианку, служанку или подругу английского медика. Похоже, что та знала о свойствах этого растения. Она села на корточки рядом с костром, взяла стручки и стала их жевать. Получающуюся массу она клала на широкие листья. Анжелика не стала возражать, так как знала (этому ее обучил старый колдун с Бобрового поля под Вапассу), что приготовленное таким образом лекарство приобретает все нужные свойства.
Она вернулась к своему пациенту, в широко открытых глазах которого отразились одновременно и надежда, и ужас, когда он увидел, как она опустилась на колени у его изголовья и склонила над ним свое обрамленное светлой шевелюрой лицо с выражением такой решимости, что он чуть не лишился чувств. Но взгляд этого старого бродяги оставался осмысленным.
— Послушай, красотка, — прошептал он. — Раньше, чем начнем, давай договоримся. Если тебе удастся меня заштопать, и я снова стану на киль, надеюсь, ты не будешь требовать, чтобы мы отдали вам свое оружие и нашу старую посудину? Это все, что эта сволочь Золотая Борода нам оставил, чтобы выжить здесь, на этой чертовой земле. А то получится, что ты еще хуже его.
— Золотая Борода? — переспросила Анжелика настороженно. — Значит вы — его люди?
— Были, ты хочешь сказать, его люди… Этот сукин сын высадил нас здесь, не оставив даже достаточно пороха, чтобы защищаться против зверей, дикарей и таких, как вы. Ведь здесь все сплошь бандиты…
— ..А теперь помолчите, — сказала Анжелика, стараясь оставаться спокойной, — вы слишком болтливы для умирающего… Поговорим об этом позже.
Силы его иссякли. И обтянутое прозрачной кожей бледное лицо с красными обводами вокруг воспаленных глаз все больше и больше стало походить на череп.
Но покрасневшие от притока крови края его век свидетельствовали о том, что его организм сопротивляется. «Он выживет», — подумала Анжелика и сжала губы. Затем снова в ее голове возникли мысли о всех этих историях, связанных с Золотой Бородой.
— Вы слишком рано ставите свои условия, сударь, — ответила она громко. — Мы поступим с вашим оружием и с вашим баркасом так, как сочтем нужным. А вы будьте довольны, если останетесь живым.
— В любом случае.., потребуется несколько дней, чтобы ее починить.., эту посудину…, — ответил он, не желая уступать.
— Для вас тоже потребуется несколько дней, чтобы вас починить, деревянная башка. А теперь поберегите силы и постарайтесь успокоиться.
И она положила руку на его воспаленный и липкий от пота лоб.
Она думала, стоит ли ему дать выпить успокаивающую микстуру, сделанную на базе той самой белладонны, которую так не любил Шеплей. Ничто так не помогло бы уменьшить боль во время операции.
— Грогу бы мне, — простонал раненый, — кружку бы доброго горячего грогу с половинкой лимона. Смогу ли я его выпить хоть в последний раз?..
— Неплохая идея, — заметила Анжелика. — Это ему поможет выдержать болевой шок. Этот флибустьер так пропитался ромом, что, может быть, это его спасет… — Эй, вы, — обратилась она к подошедшему к ним пирату, — у вас там не найдется пинты рома?
Тот утвердительно кивнул, насколько это ему позволяли болезненные опухоли на лице. В сопровождении одного из англичан он пошел к месту их стоянки в бухте и вскоре вернулся, держа в руках фляжку из черного стекла с узким горлышком, наполовину заполненную превосходным ромом с островов, о чем можно было судить по тому запаху, который исходил из бутылки, когда Анжелика вынула пробку.
— Так оно будет лучше. Глотни это, парень, и держись, сколько можешь, потому что скоро тебе небо покажется с овчинку.
— Что, будет очень больно? — прохрипел он и растерянно спросил:
— А в этой проклятой дыре не найдется, случайно, исповедника?
— Я исповедник, — сказал Пиксарет, став на колени. — Черная Сутана доверил мне уроки катехизиса, и я вождь всех абенакских племен. И поэтому Господь избрал меня, чтобы совершать крещение и давать отпущение грехов.
— Господи Иисусе! Дикарь!.. Этого еще не хватало.., или я совсем рехнулся! — воскликнул раненый и потерял сознание.
Правда, неизвестно от чего: то ли от сильного удивления, то ли от слишком больших, потребовавшихся от него усилий.
— Так будет лучше, — сказала Анжелика. «Я промою рану, — подумала она, — теплой водой с разведенным в ней экстрактом белладонны».
Она взяла маленький кусок коры в форме желобка и стала с ее помощью направлять струю воды, лившуюся из выдолбленной тыквы, которую держал Пиксарет. Затем она наклонилась над чудовищной зияющей раной.
Как только она к ней в первый раз прикоснулась, хотя и сделала это очень осторожно, больной вздрогнул и попытался вскочить. Его удержали на месте сильные руки Стоугтона.
Анжелика велела здоровенному пирату лечь поперек бедер своего товарища, лицом к земле, а индеец, слуга Шеплея, держал его за лодыжки. Раненый частично пришел в себя и стал умолять, чтобы ему приподняли голову. Потом сделал еще несколько глотков рома, и в полубессознательном состоянии позволил привязать свои запястья к врытым в землю колышкам. Анжелика вставила ему между зубов моток корпии, затем положила под затылок немного соломы, чтобы ему легче было дышать через нос.
С другой стороны от больного стоял на коленях старый английский лекарь. Он снял с головы свою большую шляпу, и ветер шевелил его седые кудри. Он выполнял роль ассистента. Понимая без слов, чем ей нужно помочь, он взял защепы из тростника и с их помощью стал сближать края раны.
Полностью это было почти невозможно сделать, но решительными движениями руки Анжелика протыкала иглой с виду дряблую, но в действительности плотную и упругую ткань, удерживая пальцами края раны в натянутом состоянии, в то время, как неуловимым, но требующим больших усилий и ловкости, движением кисти она протягивала смазанную жиром нить и потом завязывала ее узлом. Она работала быстро, четко, без колебаний. Слегка наклонившись, она оставалась совершенно неподвижной; лишь ни на секунду не прекращались размеренные и ловкие движения ее рук. Старый Джон работал с ней в одном ритме, помогая при помощи защепов или пальцами, когда защепы не могли удержать истерзанные ткани.
