Лариса Черногорец - Не любите меня! Господа!
— Вот вы оказывается где, сударь! А мы Вас потеряли. Нехорошо бросать своего лучшего друга в моем лице на растерзание молодым повесам.
— Натали! — Андрей, с достоинством поклонившись и предложив руку Юлии, подвел её к компании, — Позволь представить тебе и всем присутствующим Юлию Григорьевну, мою соседку и надеюсь, с сегодняшнего дня добрую знакомую.
Натали, которой явно не шло бальное платье — она бы в сто раз лучше смотрелась в классической казачьей блузе, смерила презрительным взглядом Юлию с головы до ног и холодно бросила:
— Рада знакомству. Что ж, Андрей! Не задерживайся, помни, что старый друг лучше новых двух, мы ждем тебя в зале. Мы должны были вальсировать сегодня!
Андрей, усмехнувшись, поклонился и развернулся к Юлии,-
— Простите за дерзость! Юлия Григорьевна, я вас совсем мало знаю, вернее практически совсем не знаю, но хочу, чтобы вы дали мне одно обещание!
— Обещание? Какое?
— Прошу, чтобы вы сегодня танцевали только со мной, обещайте!
Он смотрел на неё прямо, слегка настырно улыбаясь, но одновременно так тепло и так завораживающе.
— Хорошо. А Вы напористый, сударь!
— И еще! Простите, но у нас тут провинция, все друг друга знают с детства так, что, если официальная часть приема окончена, принято на «ты»… Можно? Юлия.
— Ну что ж, на «ты»? Ну, значит на «ты»…
Он, потянул её за собой.
— Вальс! Пойдем, Юлия, ты обещала!
— Андрей…
* * *— Андрей… Андрей…
— Вот так уже третий день бредит, батюшка, Лука Лукич!
Сиделка смочила ткань прохладной водой и положила на голову Юлии. Доктор в больших очках в роговой оправе, седой и худощавый подошел к ней и, наклонившись, проверил пульс.
— Плохо дело, Микитична, плохо, если отец её не приедет в ближайшие часы я…
Внезапно дверь распахнулась, всклокоченный, бородатый, огромного роста мужчина в дорогой шубе ворвался в палату.
— Я — Деменев! Где моя дочь?!
Его взгляд упал на мертвецки бледное с черными кругами под глазами лицо Юлии. Он выдохнул и схватился за сердце
— Что с ней?!
— Прошу Вас, Григорий Тимофеевич, выйдем, мне нужно с вами серьезно поговорить.
Они покинули палату, и сиделка только из-за двери едва слышала обрывки разговора.
— Прошу Вас, успокойтесь, мы еще можем спасти мать. Ребенка уже, к сожалению, спасти нельзя.
— Как?!
— Вы слишком затянули с переездом, и потом… я слышал с её мужем… видимо этот страшный случай вызвал такие последствия. Плод замер около двух часов назад, необходимо его извлечь как можно быстрее, пока не началось разложение, иначе потеряем Юлию Григорьевну. Без вас я, признаться, не решался на это.
— Какого черта вы тянули! Делайте все что нужно…
— Мы вызовем схватки. Думаю все пройдет быстро — рожая семимесячного, она сильно мучаться не будет. С вашего разрешения я должен сделать укол.
— Делайте. Делайте же, черт вас дери, все что нужно! Только ради Христа, не говорите ей, что ребенок умер. Пусть она старается, верит, что рожает живого, здорового ребенка, а там уж как-нибудь…
— Воля ваша.
Доктор вошел в палату. Через несколько минут он вернулся к Деменеву.
— Сейчас начнется. Вам лучше уйти, — это не для отцовских ушей. Мы сообщим Вам когда…
— Это моя единственная дочь! У неё муж погиб, её спасая, она думает, что осталась одна, я должен! Слышите Вы, доктор, я должен быть с ней! У неё здесь больше никого нет.
— Ну что ж. Не смею возражать.
Деменев устало присел на кушетку в коридоре. Под лежавшим рядом тулупом кто-то зашевелился. Показалась взлохмаченная голова Кольки.
— А! Это ты, парень, — Деменев положил мальчишке на плечо свою тяжелую руку. Спасибо тебе, парень! Спасибо за Юленьку.
— Да что вы, барин, Григорий Тимофеич, да я за Юлию Григорьевну, я ж её … он расплакался, уткнувшись в свой тулуп, — барина молодого жаль, эх! Если б вы видели, как он тогда прямо в стаю выпрыгнул….
— Поплачь, Колька, поплачь! Слезы они душу омывают, поплачь Колька, авось полегчает. Святой был человек, прими его душу, господи. Девочку мою спас — себя не пожалел.
Рукавом шубы Деменев смахнул с глаз слезу и, рванув дверь, вошел в палату.
Услышав шаги, Юлия открыла глаза:
— Папенька! Господи! Папенька, — она зарыдала.
Деменев бросился к её постели и обнял её.
— Ну-ка не реви, путешественница ты моя, горе моё луковое, ну-ка не реви, дитё перепугаешь, вон доктор говорит — роды у тебя начались. Давай мне, старайся, а я рядом буду. Я с тобой буду, слышишь.
— Папенька, тебе сказали? Миша!..
— Знаю, милая, знаю, ты не хорони его раньше времени. Вот люди оттуда вернулись, и Колька, — все осмотрели — нету там его — авось и жив, авось стаю увел за собой, да схоронился где, а ты за него не беспокойся, ты ж его знаешь он и неделю в лесу проведет — не пропадет. Я уж и народ снарядил, ищут его, ищут. А ты старайся, старайся. Милая, моя, родная моя, а я рядом буду.
— Папенька они меня опием поили, это для ребенка вредно…
— Верь доктору, моя хорошая, то они тебе отдохнуть давали, силы собрать — роды у тебя начались, преждевременно правда, ну да авось бог помилует. Я вот тоже семимесячным родился, а вот — гляди какой нынче.
Скрывая горечь, и через силу улыбаясь, Деменев встал во весь свой богатырский рост и повернулся кругом.
Боль, начинавшаяся как простое покалывание, внезапно стала чаще и сильней. Пульсирующая, разрывающая все изнутри жесткая и непреходящая, точно судорога она захватила все тело. Юлия закричала. Деменев, не вынеся этой картины, выскочил из палаты. Лука Лукич уже шел по коридору.
— Ну что! Началось? Вы батенька идите в храм, свечку ставьте, да молебен закажите, ну чтоб все как положено. Чтобы быстрее освободилась. Храм у нас на площади через три квартала, а здесь вам право делать нечего.
— Папааааа!!!!!! — Крик Юлии, раздавшийся вновь из-за двери, заставил обоих обернуться.
— Ничего, ничего Григорий Тимофеевич, обычное дело, все кричат, — он снял очки и протер их платочком, затем усмехнулся в усы. — Только знаете, обычно все кричат «Мама»… Любит она вас безмерно, видимо. Идите, сударь, идите, вы мне здесь ничем не поможете, только мешать будете. Мы все делаем правильно. Не сомневайтесь…
— Аааааааа!!!! Крик становился все громче.
Колька упал в ноги Деменеву.
— Батюшка, барин, можно и мне с вами, не выдержу я!
— Пошли, Колька, мне признаться тоже не по себе.
* * *Вечером следующего дня Микитична постучалась к доктору в кабинет:
— Батюшка, Лука Лукич, ну сил нет смотреть, как болезная мучается, уж вторые сутки не может разродиться. Она уже и кричать не может, стонет только.
