Густав Даниловский - Мария Магдалина
— Который час?
— Уже миновала четвертая стража и тени стали короткими, — хрипло и с трудом проговорила Дебора.
— Четвертая, — лениво повторила Мария, и с наслаждением потянулась.
Легкое покрывало соскользнуло на каменный пол вместе с прядями курчавых волос, обнажив прекрасное, теплое, розовое ото сна тело, гладкие, атласные руки, круглые бедра, пышную грудь, сеть мелких голубых жилок в изгибах.
У Деборы кружилась голова от восторга, она закрывала глаза и до боли сжимала проколотое ухо, пытаясь унять волнение крови.
— Пора вставать, жарко уже верно. Я ужасно заспалась, — болтала Мария.
Полежав еще немного в задумчивости, она медленно повернулась, уткнулась лицом в подушки и вся утонула в пушистых волосах, закрывших, словно рассыпавшийся сноп пшеницы, затылок, плечи, спину и край постели.
— Собери!
Искусные, черные пальцы рабыни погрузились в светлое зарево, расправляя локоны, ловко приводя в порядок кольца цвета яркой меди. Расчесанные пряди волос вскоре превратились в один пламенный поток, отливавший золотом с переливами цвета красного дерева.
Дебора разделила этот поток на две части и стала свивать его в косы.
— Пахнут еще?
— Одуряюще.
Дебора спрятала лицо в шелковистых извивах волос и, обезумев, ничего не сознавая, стала покрывать их поцелуями, а потом прижалась пылающими губами к белоснежным плечам…
— Но! — капризно защищалась Мария, пряча в подушках прекрасные плечи, — ты щекочешь меня, чернуха!
Она весело засмеялась и стала шаловливо отталкивать прислужницу маленькой ножкой, нечаянно попала ей в грудь и воскликнула:
— Ну и здорова же ты! Груди словно тыквы! Ты, наверно, уже давно изменяешь мне; скажи, с кем?
Мария усадила рабыню рядом с собой, обвив ее своей прекрасной рукой, сиявшей словно мрамор на коричневом теле египтянки.
— Я, госпоже? — с искренним ужасом, широко раскрыв глаза, прошептала Дебора.
— Отчего же и нет? Испытай… Меня уже многие спрашивали про тебя, ты уже в летах. Полногрудая, широкобедрая, гибкая и тонконогая. Тебя охотно возьмут, хорошо заплатят, я дам тебе приданое, и иди в свет…
— Никогда!
— Ну, скажите, какая привязанность. За что?.. Разве я уже так добра к тебе? Помнишь, как я избила тебя сандалиями, а тут, — она показала на шрам на руке, — у тебя еще остался знак от моей шпильки…
Дебора прижалась губами к израненному месту и, покрывая его поцелуями, твердила:
— Бей меня, терзай, мучь до крови — я хочу, я люблю…
— Любишь, — задумалась Мария, — странно, я также люблю, но немного. Я не знала раньше этого. Но как-то однажды сладострастный Катуллий, когда я довела его до безумия, стал хлестать меня моими же косами. Сначала мне было очень больно, а потом я ослабела. Каждый удар страшно возбуждал меня, красные полосы палили меня, словно железные, огневые обручи. Я укусила тогда его до крови соленая и липкая… Люблю дразнить юношей, для того и существуют эти животные. Но издеваться над тобой! Вскоре ты сама станешь жертвой их лошадиной силы и грубых объятий.
Дебора дрожащими пальцами стала укладывать кудри Марии в высокую прическу, согласно греческой моде, с одинаковой ловкостью действуя как правой, так и левой рукой. Работала она довольно долго, так как волосы Марии были весьма своевольны, а она не любила носить много перевязок, предпочитая им одну только сетку из тонкой золотой проволоки.
Когда рабыня кончила, Мария подошла к дорогому зеркалу из полированной меди и залюбовалась сама собой.
В высокой прическе, словно в золотом шлеме, она выглядела действительно великолепно, напоминая олицетворенную богиню победы. Долго и с восхищением присматривалась она к своему отражению, наконец, торжествующая шаловливая улыбка появилась на ее губах, обнажив мелкие, ровные, словно жемчуг, зубы.
— Морщинка!.. Смотри, у меня морщинка, — притворялась Мария испуганной, показывая Деборе очаровательную складочку на точеной шее, — а тут темное пятнышко, — указывала она на прекрасную родинку на левом плече.
Между тем Дебора надушила воду в бассейне благоуханиями, но Мария не захотела купаться, а велела сделать обливание и затем вытереть себя досуха грубой тканью.
Обмывая госпожу, Дебора рассказывала ей все окрестные новости, говорила, кто спрашивал о ней, сообщила о подарке, присланном молодым Нетейросом, сыном богатого Сомия. Это был бронзовый подсвечник, изображавший танцовщицу, стоявшую на голове. Ноги служили подставкой для лампочки. Мария весело смеялась над остроумной выдумкой и восхищалась мастерской работой ювелира.
После обмывания Дебора достала шкатулку с красками и притираниями, но госпожа велела убрать ее, подать ей мелкие деревянные сандалии, золотую цепочку на шею и голубое платье с разрезными рукавами, схваченное золотой пряжкой на левом плече, свободно ниспадавшее на грудь и спину.
— А сегодня никого не было?
— Был какой-то человек из Галилеи.
— Из Галилеи! — обрадовалась Мария, вспоминая прекрасную страну детских лет и ранней юности. — Где же он?
— В саду вместе с Марфой и Лазарем, — ответила Дебора, завязывая сандалии красивыми бантами.
— Убери все! — приказала Мария, взяла веер из пальмового листа, чтобы хоть немного укрыться от солнечного жара, и сбежала по каменной лестнице в сад искать пришельца, Под тенистой магнолией, уже издалека, она увидала силуэт внимательно слушавшей Марфы, сгорбленную фигуру опирающегося на посох Симона, лежавшего на циновке бледного Лазаря и оживленные жесты больших рук сидящего к ней спиной мужчины.
Она подошла ближе и задрожала: она узнала большую голову и широкие плечи, покрытые рваным, грубым, выцветшим от солнца верблюжьим плащом. Это был Иуда из Кариота, которого она не встречала уже давно, со времени его непонятного исчезновения.
Лазарь восхищенным взглядом окинул Марию и ласково улыбнулся ей. Иуда встал и приветствовал ее словами:
— Предвечный да пребудет с тобой!
— Да благословит тебя Предвечный!.. — согласно обычаю ответила Мария голосом, притихшим от тревоги и беспокойства.
— Садись, — пригласила сестру Марфа, — Иуда принес интересные новости.
Мария послушно присела, полузакрыв глаза длинными ресницами. Только теперь, когда Иуда занялся опять разговором, она окинула его быстрым, беспокойным взглядом.
Он совсем не изменился. Это было все то же, опаленное солнцем, обветренное лицо, с глубокими, неопределенного цвета глазами, смотревшими несколько лукаво и дерзко из-под густых, неровных бровей. Большой, крючковатый нос придавал его лицу хищное выражение. Резкие скулы с чувственными губами, борода цапли, рельефные шишки на лбу и курчавые, торчащие словно рожки, рыжие волосы делали его похожим на сатира. Это впечатление еще усиливалось толстыми, грубыми сандалиями, невольно приводившими на память мысль о копытах, волосатыми ногами, настолько запыленными, что даже не заметно было ремешков от сандалий.
