Жюльетта Бенцони - На перекрестке больших дорог
Через несколько месяцев мальчику будет год. Большой и сильный для своего возраста, он казался Саре самым замечательным из всех детей на свете. Его толстощекое, розовое личико украшали большие светло-голубые глаза, плотные завитки волос блестели, как золотые стружки, вспенившиеся на голове. Он серьезно смотрел на незнакомые предметы, но умел очень заразительно смеяться. Уже сейчас мальчик проявлял мужество, и только покрасневшие десны выдавали прорезающиеся зубы. Когда ему было очень больно, огромные слезы катились по его щекам, но сжатый рот не издавал ни звука. Солдаты гарнизона, как и крестьяне, обожали Мишеля, сознававшего уже свою власть над людьми. Он царствовал в этом маленьком мирке, как тиран, а его любимыми рабами были мама, бабушка, Сара и старая Донасьена, крестьянка из Монсальви, служившая у графини горничной. Белокурый нормандец производил на него исключительное впечатление, и ребенок по-своему осторожничал с ним. Иначе говоря, он не капризничал при нем, оставляя капризы для всех четырех женщин. С Готье они ладили как мужчина с мужчиной, и Мишель широко улыбался, видя своего приятеля-великана.
Оставляя ребенка, Катрин шла на большую жертву, ведь она перенесла на него всю свою любовь, которую больше не могла отдавать отцу, и окружила его трепетной нежностью. Рядом с Мишелем Катрин вела себя как скупердяй, сидящий на мешке с золотом. Он был единственным и замечательным подарком от отца, этот ребенок, у которого не будет ни братьев, ни сестер. Он был последним в роду Монсальви. Любой ценой надо было создать для него будущее, достойное его предков, прежде всего достойное его отца. Вот почему, решительно отогнав слезы, молодая женщина со следующего утра окунулась в подготовку к отъезду ребенка и его бабушки. Как трудно было Катрин не плакать, аккуратно складывая в кожаный сундук маленькие вещички, большая часть которых вышла из-под ее заботливых рук.
– Понимаешь, мое горе эгоистично! – говорила она Саре, которая с серьезным видом помогала ей укладывать вещи. – Я знаю, что о нем будут заботиться не хуже меня, что в аббатстве с ним ничего не случится, там он будет в безопасности во время нашего отсутствия, которое, надеюсь, будет недолгим. И все-таки я очень опечалена.
Голос Катрин дрожал, и Сара, отгоняя от себя собственные тяжелые мысли, поспешила прийти на помощь молодой женщине:
– Ты думаешь, что мне не тяжело уезжать? Но ведь мы едем ради него, и коли это во благо, ничто не заставит меня отказаться от этой поездки.
И чтобы подтвердить серьезность своих намерений, Сара принялась бодро укладывать детские рубашечки в дорожный сундук.
Катрин улыбнулась. Ее старая Сара никогда не изменится! Она умела задушить свое горе и предпочитала отдать себя на растерзание, нежели признаться в нем. Обычно она выливала свое недовольство в ярость и переносила его на неодушевленные предметы. С тех пор как она узнала, что ей придется жить вдали от ее любимчика, Сара разбила две миски, блюдо, кувшин для воды, табуретку и деревянную статуэтку святого Жеро. После этих подвигов она помчалась в часовню молиться Богу и просить прощения за свое невольное богохульство.
Продолжая яростно укладывать вещи, Сара бормотала: «Вообще-то хорошо, что Фортюна отказывается ехать с нами. Он будет хорошим защитником Мишелю, и потом…» Она вдруг прикусила язык, как она умела делать каждый раз, когда ее мысль высказывалась в полный голос и была связана с Арно де Монсальви. Маленький оруженосец из Гаскони страдал не меньше, чем Катрин. Он был горячо и бесконечно предан своему хозяину, как это свойственно некоторым мужчинам. Он обожал Арно де Монсальви за смелость, бескомпромиссность в вопросах чести, воинский талант и за то, что военачальники Карла VII называли «ужасный характер де Монсальви», – любопытное сочетание вспыльчивости, твердости характера и нерушимой преданности. То, что ужасная болезнь осмелилась напасть на его божество, вначале потрясло Фортюна, потом вызвало гнев, но перешло в отчаяние, из которого он не сумел выбраться. В день, когда Арно навсегда покидал свою семью, Фортюна заперся в одной из самых больших башен, отказавшись присутствовать при этих душераздирающих проводах.
Хью Кеннеди нашел его лежащим на голой земле, заткнувшим уши, чтобы не слышать ударов колокола. Он рыдал как ребенок. Потом Фортюна ходил по крепости словно несчастный призрак и возвращался к жизни раз в неделю, по пятницам, когда отправлялся в лепрозорий Кальвие, чтобы отнести корзину с продуктами в богоугодное заведение. Фортюна упорно отказывался брать кого-нибудь с собой. Он жаждал одиночества. Даже Готье, пользовавшийся его благосклонностью, не мог добиться согласия сопровождать его. И ни разу оруженосец не дал себя уговорить сесть на лошадь, чтобы ехать в Кальвие. Он шел туда пешком, как паломник к месту поклонения. Три четверти лье[2], которые отделяли Карлат от лепрозория, он шел, согнувшись под грузом тяжелой корзины, на обратном пути на его плечах лежал не менее тяжелый груз обострившейся печали.
Катрин хотела заставить его ездить верхом, но он отказывался:
– Нет, госпожа Катрин, не возьму даже осла! Он больше не может взбираться на лошадь, которую так любил, и я, его оруженосец, не поеду верхом к моему выбитому из седла хозяину!
Достоинство и любовь, которые сквозили в его словах, потрясли Катрин. Она больше не настаивала. Со слезами на глазах она обняла и поцеловала маленького оруженосца в обе щеки.
– Ты храбрее меня, – сказала она, – я не могу идти туда. Мне кажется, я умру перед этой дверью, которая никогда не откроется для него. Я довольствуюсь тем, что издалека смотрю на дым, поднимающийся из трубы камина… Я всего-навсего женщина! – добавила она растроганно.
Но в этот вечер, когда она вызвала Фортюна, чтобы сделать последние распоряжения перед завтрашним отъездом в Монсальви, она не удержалась и сказала:
– От Монсальви до Кальвие более пяти лье, Фортюна! Я хочу, чтобы ты взял лошадь или мула. Ты будешь просто оставлять животное на некотором расстоянии от…
Название места застряло у нее в горле. Но Фортюна покачал головой:
– Я положу на дорогу два дня, госпожа Катрин, вот и все!
На этот раз она ничего не ответила. Она поняла, что этому маленькому гасконцу необходимо испытывать мучения, когда он идет к тому, чья жизнь превратилась в одно сплошное страдание.
Сквозь сжатые зубы молодая женщина прошептала скорее для себя, чем для него:
– Придет день, когда я тоже пойду туда и больше не вернусь.
* * *Рано утром Катрин была на крепостном валу, откуда вместе с Сарой и Готье смотрела на отъезд сына и свекрови. Она видела старинную повозку с кожаным верхом и пологами, выехавшую за крепостные ворота. Ледяной ветер продувал долину, покрытую снегом, но в повозке стояли две жаровни с горячими углями, и Мишелю, расположившемуся между бабушкой и горничной, холодно не будет. Сопровождаемый вооруженным до зубов эскортом, мальчик отправлялся туда, где он будет в безопасности, но его мать не смогла сдержать слез. И поскольку никто не видел их под муслиновой вуалью, она дала им волю. На своих губах она все еще ощущала мягкую свежесть детских щек. Она целовала его, как безумная, ее сердце разрывалось от горя от этого вынужденного расставания, потом отдала в руки бабушки. Женщины молча поцеловались, но в тот момент, когда Изабелла де Монсальви садилась в повозку, она поспешно перекрестила лоб своей невестки, и черный кожаный полог закрылся за ней.
