Элизабет Торнтон - Игра или страсть?
– Я считаю, что миссис Лав порядочная, честная женщина. Она, безусловно, говорит правду.
– Но характер Ханны? Не могу поверить, что она была интриганкой и лгуньей.
– Возможно, она сама не понимала, что делает. – Он сжал ее руку. – Послушайте меня, Марион. Иногда трудно сказать, что движет тем или иным человеком, что может взбрести ему в голову. Мы считаем, что знаем этого человека, но это не так. В нашей школе был один мальчик. Он так красочно описывал, как проводит каникулы со своим отцом. Каждое лето они, по его словам, ездили охотиться в Африку, и мы все верили ему. А потом выяснилось, что его мать вдова и скромно живет в деревне на восточном побережье Шотландии, и именно там Найджел проводил свои каникулы.
– Что с ним случилось? Он убежал, когда все открылось?
– Бог мой, нет! Он сказал, что его мать врет, потому что ревнует к отцу. Дело в том, что его воображаемая жизнь была гораздо лучше жизни реальной и, полагаю, они обе перемешались у него в голове.
Она резко взглянула на него.
– Значит, вы считаете, то же самое было и с Ханной? Что она путала реальную жизнь с воображаемой?
Он помедлил, раздумывая над ее словами.
– Я думаю, – осторожно сказал он, – она любила драматизировать. Вы же слышали, что сказала миссис Лав. Ханна была романтичной и наивной. Порой события выходили из-под контроля, как с мистером Робсоном. Она играла в опасную игру.
Марион кивнула и взглянула на их сцепленные руки.
– Я тоже так думаю. Может, именно поэтому Эдвина и держала Ханну в ежовых рукавицах. – Она посмотрела на него. – И все же с ней было весело.
– Да, детям. – Он не добавил, что иногда самые порочные преступники, с которыми он встречался во время репортерской работы, могли очаровать даже фонарный столб. – Она и сама была как ребенок, – продолжил Брэнд.
Когда Марион заговорила, в ее голосе чувствовалась дрожь.
– Вы думаете, Ханна покончила с собой? Ведь она вернулась в Лонгбери запятнанной.
– Да нет! – твердо отозвался он. – Во-первых, люди, которые совершают самоубийство, всегда оставляют записку, а во-вторых, эта тайна еще не разгадана, если вспомнить, что кто-то приставил пистолет к вашей голове и прострелил мне бедро.
– Тогда зачем вы сказали миссис Лав о самоубийстве?
– Потому что, услышав слово «убийство», люди пугаются и не хотят говорить из боязни опорочить невиновного.
Восхищение вспыхнуло в ее глазах.
– Это было очень умно.
– Ну да, а как же?
Марион засмеялась, но ее улыбка вскоре погасла.
– Не слишком-то мы продвинулась, а, Брэнд?
– Ну, я бы этого не сказал. Мы знаем, что в Лонгбери был некто, кого Ханна называла любимым.
– А что, если он был плодом ее воображения? Брэнд покачал головой:
– Она не придумывала мужчин. Она водила их за нос. Возможно, этот ее возлюбленный оказался не таким всепрощающим, как мистер Робсон. Будем надеяться, что она и ему писала письма и что он сохранил их. Возможно, это те самые письма, за которыми охотится наш взломщик.
– А может, она убежала с ним? – высказала предположение Марион.
– Не оставив записки? – Брэнд замолчал, мысленно пытаясь придать обрывочным сведениям о Ханне хоть какую-то видимость порядка. – Нет, – в конце концов проговорил он. – Ханна играла на публику. Она бы оставила записку.
– Да, – медленно согласилась Марион. – Думаю, и в этом вы правы. Но как мы найдем этого человека через столько лет?
– Мы будем делать то, что делает любой хороший газетчик: задавать вопросы, но очень осмотрительно. И потом, я еще не оставил надежды на возвращение вашей памяти. Я, разумеется, не жду, что вы вспомните все в строгой последовательности, но любая мелочь может оказаться решающей. А теперь не могли бы мы ненадолго забыть о Ханне и полюбоваться видами Брайтона?
Он опустил окно картеры. Поначалу Марион никак не могла оторваться от мыслей о Ханне, но когда они приехали на площадь и она увидела Павильон – летнюю резиденцию принца-регента, у нее захватило дух. Она никогда не видела ничего подобного. Огромный купол конюшен, возвышающийся над резиденцией принца, казалось, сошел со страниц какой-нибудь арабской сказки.
Она была заинтригована магазинами, удивлена толпами модно одетых леди и джентльменов, прогуливающихся по тенистым улицам Брайтона, и испытала благоговейный трепет перед дамами, которые управляли своими высокими фаэтонами как заправские кучера.
Она с улыбкой повернулась к Брэнду.
– Это напоминает Лондон, только здесь намного свободнее и веселее.
– Это потому, что принц-регент сейчас в резиденции. Когда он вернется в Лондон, Брайтон превратится в почти такой же сонный провинциальный городишко, как и Лонгбери.
Брэнд с удовольствием наблюдал за Марион. Он вспомнил, что она не была представлена ко двору и не посещала балы и вечера. Всю жизнь она провела в глуши и последние несколько лет всю себя посвящала воспитанию двух младших сестер.
Чего-то недоставало, какого-то маленького фрагмента картины. Марион не была стеснительной старой девой, какой казалась на первый взгляд. Если бы она захотела провести сезон в Лондоне – а какая девушка не хочет? – кузина Фанни с превеликой радостью организовала бы это для нее.
Так что же он упустил? Что она от него скрывает?
Сразу же на ум пришла мысль о ее бывшем поклоннике. Что сделал этот подонок, почему она так сторонится мужчин? Соблазнил ее, а потом бросил?
Марион вдруг охнула и откинулась на скамью.
– Марион, что случилось? – Он вскочил.
– Мой левый глаз! – вскрикнула она. – В него попала песчинка или камешек, не знаю, но ужасно больно.
– Не трите глаза, – строго велел Брэнд. – Откройте их пошире. Я вытащу соринку. Вот так. Расслабьтесь.
– Легко вам говорить, – проворчала она и шмыгнула носом.
– Я вижу ее. Не шевелитесь. – Носовым платком он осторожно и быстро удалил соринку. – Ну вот и все.
Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох:
– Как хорошо. – Затем с улыбкой посмотрела на него: – Спасибо.
Он был заворожен ее длинными ресницами, околдован улыбкой в ее глазах – в этих лучистых глазах, которые удерживали его в плену, не давая отвести взгляд. Он почувствовал, как изменилось ее дыхание, увидел, как приоткрылись губы.
– Брэнд? – пробормотала она.
Она, конечно, не могла представить, что творится с ним, когда в ее глазах появляется это хрупкое, волнующее выражение. Он знал, что может сейчас все, вот только не знал, будет ли это разумно. Ему не хотелось, чтобы она считала его еще одним Дэвидом Керром.
Он склонился над ней так, что его губы оказались в каком-нибудь дюйме от ее губ.
– Ты снова играешь с огнем, Марион, – пробормотал он.
