Мэри Бэлоу - Сети соблазна
Но расплакаться ей хотелось не только от боли. Гораздо больше ей хотелось плакать потому, что она окончательно осознала, что произошло, что она сделала и каковы могут быть последствия.
Он использовал ее для удовлетворения своих потребностей. Не Мэдлин как таковую, но женское тело. Ему требовалось облегчить свое горе. Когда все кончится, он отведет ее домой. Через несколько дней Джеймс уедет, и она никогда больше его не увидит. И все тщательно составленные планы на будущее окажутся бесполезными. Теперь у нее никогда не будет ничего, даже удобного замужества по расчету. У нее никoгда не будет никого, кроме Джеймса.
И возможно, он оставит ее беременной.
Именно так все и должно было случиться, как бы она ни пыталась обмануть себя. Потому что Джеймс был неотъемлемой частью ее самой.
И после того как он кончил в нее, прижав лицо к ее волосам, Мэдлин не отпрянула от него. Ее рука все еще лежала на его волосах, а другая покоилась на его плечах, и она позволила ему расслабиться и навалиться на нее всей тяжестью. Она могла бы терпеть эту боль всю ночь. Мэдлин закрыла глаза и сосредоточилась, пытаясь запомнить каждое прикосновение его тела. Но Джеймс слишком быстро отодвинулся и лег на спину рядом с ней. Он не прикасался к ней, держа одну руку у себя под головой и глядя на звезды.
– Эльберт был прав, – сказал он невыразительно, – вам нужно было взять с собой сопровождающую даму.
Она не ответила.
– Итак, Мэдлин, – продолжил он после минутного молчания, – вы попались в мои сети. – Он повернул голову и взглянул на нее; лицо у него было напряженное и жесткое, глаза – насмешливые. – В сети дьявола.
Мэдлин тоже посмотрела на него, но ничего не ответили.
– Кажется, у вас не осталось выбора, кроме как выйти замуж за дьявола, – усмехнулся Джеймс. – Вы, без сомнения, будете в восторге. Я уверен, что стать леди Бэкворт – это ваша мечта, которая теперь осуществится. Глупо было не взять с собой сопровождающую даму.
Мэдлин резко села и обхватила колени.
– Я не жалею о том, что случилось. И ни в какие сети я не попалась. Это не было насилием. И вам вовсе нет надобности предлагать мне обвенчаться.
– Храбрая речь, – заметил он. – Вы решитесь выносить моего бастарда?
Она подняла лицо к небу.
– Вам нет надобности предлагать мне венчаться, – повторила она.
– Боюсь, у вас нет выбора, – раздался его спокойный голос. – Я отнял у вас девственность, Мэдлин. Теперь мы обязаны сыграть роли, которых ждет от нас общество. В конце концов, мы ведь не свободны в своих поступках. Вы леди Мэдлин Рейни, сестра графа Эмберли. Я Джеймс Парнелл, лорд Бэкворт. Люди вроде нас не могут поваляться на сене, пожать друг другу руки и разойтись в разные стороны. Они вступают в брак.
– Мы не можем вступить в брак, – сказала она. – Мы будем несчастны вместе.
– Мне кажется, – возразил он, – что мы достаточно несчастны и врозь. Если мы должны решиться на одно из двух несчастий, это с таким же успехом может быть брак. Все равно у нас нет выбора. Выбор мы сделали час тому назад. Мы оба знали, уходя из дома, что должно случиться и что должно последовать потом. Больше говорить не о чем.
Он резко вскочил на ноги и ушел от нее. Она быстро оделась; пальцы у нее дрожали. Потом она пошла следом за ним. Но он ушел недалеко. Он стоял и смотрел вниз, на долину, лицо у него снова стало жестким, глаза суровыми. Она молча встала рядом.
Зубы его были стиснуты так крепко, что казалось, они начнут крошиться. Но он не мог разжать челюсти. Он смотрел вниз, на долину, так, словно был день и он решил пересчитать там каждую травинку. Но он не мог оторвать от нее взгляда. Руки его, опущенные по бокам, были сжаты в кулаки, и ногти больно впились в ладони. Но он не мог распрямить пальцы.
Потому что если бы шевельнул хотя бы одним мускулом, он бы совершенно потерял самообладание. Он схватил бы Мэдлин, стоявшую молча рядом с ним, и выплакал бы всю свою боль и отчаяние.
Джеймс не мог так уронить себя. Воспитание приучило его к самодисциплине. Для него было почти невозможно показать свои глубочайшие чувства другому человеку.
В особенности подобные чувства. Мучительное горе из-за отца, которого он любил и с которым не мог сблизиться. Грызущее чувство вины из-за сознания, что он разочаровал своего отца и испортил ему последние десять лет жизни. Пустоту отчаяния из-за того, что он так и не знал, любили ли его, простили ли. И теперь он уже никогда этого не узнает.
Мэдлин. Все в нем жаждало повернуться к ней и выплакать свое горе в ее объятиях. Чтобы он снова мог искать любви, мог рискнуть еще раз полюбить. Чтобы он смог сказать ей: то, что произошло сейчас, – это любовь, это инстинктивный порыв человека к тому, кто значит для него больше, чем весь мир.
Любовь! Как же он сможет теперь уверить ее в своей любви? Он просто-напросто грубо взял ее. Он сделал ей больно.
Он не сказал и не сделал ничего, что могло хотя бы намекнуть на нежность. Он не ласкал ее. Он взял ее, использовал для удовлетворения своей потребности.
Но он любит ее. Господи, он ее любит! Он отдал бы жизнь, если бы мог сделать ее счастливой.
Но что он может ей сказать? Что может сделать?
Он изнасиловал ее. Господи! Он изнасиловал единственную женщину в мире, ради которой способен умереть.
Он словно окаменел.
– Видите ли, он не любил меня, – проговорил он спустя несколько минут. – Ни Алекс. Ни мою мать. Он был холоден и бесстрастен. Я просил его о любви, прежде чем уехать отсюда. Я просил его благословить меня. Получил же только рукопожатие и ни одного слова.
– Он придерживался очень твердых правил, – сказала Мэдлин. – Но кто знает, каковы были его глубинные чувства?
– Он не умел любить, – упрямо повторил Джеймс. Он повернулся, посмотрел на нее и понял, что его внутреннее напряжение совершенно не ослабло. Глаза его были холодны и непроницаемы. – Каков отец, таков и сын, наверное. Вы не можете ожидать, что кто-то из членов такой семьи будет исходить любовью.
– Ваша мать любила его, – возразила Мэдлин, – и вас она любит. Александра способна на большую любовь.
– Тогда, возможно, эта болезнь присуща только мужчинам в нашей семье, – пришел он к неутешительному выводу. – Лучше, если вы будете приносить мне только детей женского пола. Нам лучше вернуться в дом. Нам нужно объявить о помолвке. Вам не кажется, что это бестактно – в один и тот же день устраивать и похороны, и помолвку?
– Лучше подождем, – согласилась она. – И может быть, не нужно никакого венчания. Джеймс, мы должны обдумать это, обговорить.
Но он не мог ни обдумывать, ни обговаривать. Не мог – речь шла о его самых сокровенных чувствах. И теперь он не может ее потерять. Он скорее умрет, чем потеряет ее.
