Джейн Фэйзер - Ключ к счестью
— Предпочитаю поговорить о них прямо сейчас.
— Здесь, в зале?
Оуэн пригубил вина.
— Вы же нашли возможным расспрашивать меня за пиршественным столом…
— Вы правы, Пен. — Он легко коснулся пальцем ее щеки. — Поверьте, я сдержу слово. Вы получите то, что хотите.
Последняя фраза звучала двусмысленно. Во всяком случае, так ей показалось. Щека, к которой он прикоснулся, пылала нестерпимым жаром.
Пен продолжала неотрывно смотреть на него сквозь прорези маски. Он тоже не сводил с нее твердого, немигающего взора, в котором она читала призыв и знала, что, в свою очередь, посылает ему свой.
Громкий рев донесся с дальнего конца зала, где на троне, поставленном на возвышение, восседал глава «пира дураков» с трезубцем в руке. Его окружали мальчики, изображавшие дьяволят; время от времени они криками привлекали внимание гостей к речам своего хозяина. В руках у дьяволят, прикрепленные к длинным шестам, были щипцы для снятия нагара со свечей, и вот внезапно по команде главного дьявола все свечи в огромном зале погасли и воцарился мрак, который можно было бы назвать полным, если бы не пламя двух больших каминов по обоим концам зала.
Недолгая напряженная тишина сменилась смехом, приглушенными голосами. Глава пира возвестил, что все должны повернуться три раза вокруг своей оси, затем сделать шесть шагов назад и схватить в объятия первого, кто попадется, из лиц противоположного пола. Смех и голоса стали громче, когда все участники действа попытались выполнить приказ.
Пен почувствовала, как Оуэн взял ее за руку. Пальцы были горячими, упрямыми, настойчивыми. Они куда‑то звали.
Она шла за ним. Шла туда, куда он вел. Сквозь разномастную галдящую толпу, в которой почти каждый схватил, обнял, сграбастал кого‑то; пока она шла за Оуэном, чьи‑то руки пытались ее трогать, хватать, гладить в почти полной темноте. Как и предписывалось ритуалом в праздник Двенадцатой ночи. И все это сопровождалось непрестанным смехом, визгом, криками.
Всеобщее возбуждение передалось и ей. Как слепая, Пен шла, куда ее вели. Все вокруг казалось иллюзорным, нереальным, невероятным. Она зажмурила глаза, еще глубже погрузившись в призрачный мир.
Внезапно она ощутила, что воздух заметно посвежел, шум голосов умолк, наступила почти полная тишина. Где она? В другой стране?
Она открыла глаза как раз в тот момент, когда Оуэн приподнял настенный ковер с вытканными на нем узорами, под которым скрывалась дверь в небольшую круглую комнату без окон, освещенную единственной свечой высоко на стене.
Пен в недоумении огляделась.
— Что это? Где мы?
— В одной из комнат дворца, — ответил Оуэн. — Вы хотели поговорить там, где можно не опасаться посторонних глаз и ушей. Здесь то самое место.
Быть может, ей показалось, но его голос звучал с едва заметной насмешкой.
Оуэн прикрыл дверь, повернул ключ в замке.
— Для большей уверенности, что нас не потревожат, — сказал он.
И опять ей почудилась насмешка в голосе. Но последующие слова, произнесенные мягким, доброжелательным тоном, успокоили ее.
— Вам холодно? — спросил он. — Вы дрожите.
— Нет, — довольно резко ответила она, вслед за ним сбрасывая маску, не зная, что еще сказать, но этого и не нужно было, потому что он оказался рядом, а она — в его объятиях. Снова страсть прорвалась наружу, сдерживать ее она была не в силах.
— Все‑таки вы дрожите, — прошептал он, касаясь губами ее уха, руками пытаясь освободить ее голову от сложного убора.
— Вы тоже, — сказала она.
Ее руки также находились в движении — расстегивая его камзол, чтобы лучше ощутить тепло тела, удары сердца. Хотя бы сквозь тонкий шелк рубашки.
— Я знаю, — ответил он с тихим смехом.
Его губы уже касались ее шеи, освобожденной от покрывала.
— Я хочу тебя, Пен…
Слова прозвучали непривычно жестко, даже грубо, он прижал ее к себе так, что она чуть не задохнулась, губы впились в ее рот.
Сквозь ткань юбок она ощутила его напряженное мужское естество — это было как что‑то давно забытое, а возможно, не существовавшее ранее. Она просунула язык далеко между его зубами, лихорадочно пытаясь рукой расстегнуть перламутровые пуговицы на его рубашке, чтобы дотронуться до живой кожи, запах которой, смешанный с ароматом лаванды, сводил ее с ума.
Теперь его пальцы умело расшнуровывали ее корсаж, развязывали ленты — и ее розовое платье покорно и бесшумно упало к ногам. Так же искусно сумел он справиться с застежками на испанской юбке с фижмами, и когда все эти нелепые конструкции оказались на полу, на ней не осталось ничего, кроме сорочки и чулок с подвязками.
Она тоже возилась, но далеко не так умело, с завязками, прикрепляющими его рейтузы к поясу камзола, при этом ей сильно мешало значительное вздутие несколько ниже этого пояса.
Он помог ей совладать с неподатливыми рейтузами, отстегнув клапан, и она с подавленным вздохом сумела наконец добраться до предмета своих вожделений, ощутить в руке жаркую пульсирующую плоть.
Он уже освободил ее груди от лифа и ласкал их легкими движениями пальцев и губами, не забывая соски, которые делались все тверже от его прикосновений.
Она сотрясалась от желания, забыв обо всем на свете, кроме одного — того, что должно сейчас произойти… скорее… скорее…
Она приподняла низ рубашки, ноги ее дрогнули и сами собой раздвинулись, она обхватила ими его бедра, впилась в его рот, почувствовав на губах кровь.
Он донес ее до стола в центре комнатушки, и она упала спиной на доски, не выпуская Оуэна из скрещения ног. Просунув руки ей под спину, слегка приподняв, он одним сильным движением вошел в нее, заполнив, как ей показалось, все ее существо до предела.
И замер. Она нетерпеливо дернулась.
— Дорогая, — прошептал он, — я боюсь шевельнуться. Ты привела меня в такое состояние, что я чувствую себя девственником, впервые оказавшимся на ложе любви.
Негодяй! Еще смеет шутить!
Она открыла глаза — как ей показалось, впервые за много часов — и смутно увидела улыбающееся лицо. Улыбка была невеселой. За этот знак печали она простила ему неуместную шутку.
— В отличие от вас, — сказала она, — я не девственница, и мне это сейчас нужно!
Она произнесла эти слова и сама испугалась их. Как могли они исторгнуться из ее уст? Воистину она сошла с ума…
Но она уже усиленно двигала бедрами, сжимая то, что находилось между ними, приподнимаясь и опускаясь на жестком столе… Кажется, даже вскрикивала и смеялась от радости, от сладкого ощущения освобожденности.
Оуэн вскрикнул один раз: в момент завершения. У него хватило выдержки и умения уйти из нее в самую последнюю минуту. Но пальцы его какое‑то время продолжали впиваться в ее тело, голова была откинута вбок, глаза закрыты.
