Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"

Пламя расцвело и распространилось широким кольцом, окутав Тома жаром такой силы, что он почувствовал великолепное живое тепло сквозь покрывало мокрой грязи толщиной в фут{?}[30 см], которое прижало его к земле. Грязь трескалась и лопалась вокруг него, и он больше не ощущал холода. Она была настолько эффективной теплоизоляцией, что он чувствовал, как кожа покрывается волдырями. Он запекался в своей оболочке, хрустел, как завёрнутый картофель, зарытый в угли очага.

Его последней мыслью была его домашняя крыса, Арахис, который был подожжён на Чёрном озере много лет назад. Забавно, что они уйдут одним путём, в Хогвартсе, в месте, которое они с радостью называли своим домом…

— Эй, Риддл, — сказал Нотт, ткнув ему в щеку. — Просыпайся. Очень болит?

Том открыл глаза. Он лежал на одеяле, окружённый волнующимися болотными сорняками. Солнце сияло над ним безукоризненным летним днём, а небо было усеяно перистыми облаками. По обе стороны от него на коленях стояли Дамблдор и Нотт, наблюдая за ним со встревоженными лицами. Феникс Дамблдора сел на грудь Тома, и блестящая слеза скатилась с его клюва, чтобы приземлиться на подбородок Тома.

— Диффиндо, — прошептал Том.

Из руки Тома вырвалась искра. Дамблдор встревоженно отстранился, но он был застигнут врасплох, и заклинание состригло клок его седеющей тёмно-рыжей бороды, захватив дюйм его щеки неглубоким разрезом, из которого хлынула кровь.

— Полагаю, я заслуживал подобного, — сказал Дамблдор. Он повернул голову, поднимая волосы, чтобы показать Тому своё горло. На нём было множество тонких полосок отёкших царапин. — Ты почти победил меня с последним трансфигурированным пауком, которого держал про запас, — анатомически точный молодой малайский акромантул, да будет тебе известно. Пятнадцать очков Слизерину. Отлично, Том.

— Думаю, отлично я был прожарен, — пробормотал Том. — Что думаешь, Нотт? Я был скорее средним или с кровью?

— Что, — сказал Нотт, сдвинув брови. — Ты что, говоришь о бифштексах? О! Хах. Это должно было быть остроумно.

— Да, спасибо, — сказал Том. — Если ты можешь признать остроумие, то, по крайней мере, для одной вещи ты сгодишься. Не могу того же сказать о твоих боевых способностях, к сожалению.

— Я хорош в трёх вещах, чтоб ты знал, — парировал Нотт. — Признавать остроумие, распознавать тонкость и ценить самосохранение. У некоторых людей катастрофический дефицит последнего. Не буду говорить, у кого, конечно, потому что я тонок.

Том не обратил на него внимания:

— Сэр, кто, Вы скажете, победил? Я же не мог проиграть? Я был так близок, чтобы разбить Вас!

— Когда ты упал без сознания, ты потерял прямой контроль над своей конструкцией паука, — сказал Дамблдор. — Мне не следовало зарывать тебя в грязь, я переусердствовал. Сойдёмся, что это ничья?

— Вам не нужно меня жалеть, — сказал Том. — Я умею проигрывать. Давайте попробуем ещё раз с самого начала.

— Ты уверен, Том? Будет лучше потратить остаток дня на выздоровление, а продолжить завтра утром.

— Нет, — сказал Том. — Я понимаю, какие уроки Вы пытаетесь преподать этим испытанием, сэр. Не принимай слабость. Никогда не сдавайся. Найди новый способ победить врага, потому что, если ты думаешь, что у тебя он есть, то ты недостаточно стараешься. Я хочу научиться большему. Я хочу… Нет, мне нужно стать могущественнее.

Дамблдор нахмурился:

— Том, я не этому уроку пытаюсь научить тебя.

— Сэр, — твёрдо сказал Том. — Вы учите меня, как стать лучшим волшебником. Как профессор, я понимаю, что Вы не можете признавать всем вокруг, что у Вас есть любимчики. Разве это неправда, сэр? Вы помогаете мне с индивидуальным наставничеством, а не учите весь класс, как стать лучше, — он оттолкнулся и сел прямо, от чего феникс, сидящий на его груди, свалился с недовольным карканьем. — Потому что Вы распознали мой потенциал. Ну, я не собираюсь валяться и растрачивать время попусту. Это, профессор, Слизерин во мне и Гриффиндор в Вас.

Они вернулись к берегу озера, который изменил свою форму от той, что он запомнил. Там была большая чашеобразная впадина тридцати футов{?}[9 м] шириной, полностью голая, без травы, без камней, без отличительных особенностей местности. Сухая, рассыпчатая почва с изящным пологим уклоном представляла собой гладкую поверхность, которая разбивалась под его весом, как сахарное стекло. В центре лежала потрескавшаяся коричневая куколка бабочки, запёкшаяся до твердости керамики, и Том подошёл к ней со странным чувством дискомфорта в животе. Перевернув осколок носком ботинка, он увидел на другой стороне отпечаток собственного лица — каждая пора его кожи была прорисована с точностью римской восковой посмертной маски. Он испарил её от задетого самолюбия.

— Это было невербальным Конфринго, если мне нужно угадать, — сказал Нотт, вставая рядом с ним. — Фоуксу пришлось пролететь через огонь и аппарировать тебя оттуда.

— Кто такой Фоукс?

— Это имя, которое Дамблдор дал своему фениксу.

Том скривился:

— Если могучий василиск — император зверей, то благородный феникс — императрица. Но он назвал своего в честь магла и католика. О, и преступного смутьяна ко всему прочему{?}[Имя Фоукс в английском оригинале пишется так же, как и имя Гая Фокса, самого известного участника Порохового заговора (неудачная попытке покушения на короля Якова I путём взрыва здания парламента) ]. Ты можешь придираться к моему вкусу, но у него он хуже. Ему определённо нравятся смутьяны.

— Он спас тебе жизнь, — сказал Нотт.

Том распахнул свой плащ, чтобы показать Нотту ряды металлических зачарованных гептагонов, вшитых в подкладку:

— Я бы не умер. Я зачаровал свой плащ на защиту от жара, — он указал на часть изнанки плаща, где три металлических, похожих на диски оберега потускнели и почернели. — Если бы они не работали, на них бы не было такой коррозии.

— На них коррозия, потому что ты перегрузил их массив силой, — ответил Нотт.

— А, — сказал Том. — Но я учёл это. Остальные обереги бы приняли нагрузку благодаря сцепленной организации избыточности. Все двадцать один должны быть израсходованы до того, как будет повреждён сам плащ.

— Ладно, возможно, ты бы не умер, — признал Нотт. — Но, по крайней мере, у тебя бы расплавилось и стекло лицо. После такого тебе было бы дьявольски тяжело сидеть для свадебного портрета, ха-ха.

— Хм-м-м, — был ответ Тома. — Мы никогда не узнаем.

Глиняные солдаты были заново созданы Дамблдором, и Том наблюдал за процессом, сузив глаза от вычислений. На уроках трансфигурации они работали с разнообразными безделушками и предметами быта на столах, а многим его одноклассникам требовалось стучать палочкой по предметам — или животным, — чтобы их трансфигурировать. Это приводило к потешным историям вылетающих из рук студентов воронов на потолочные балки, что решалось заклинанием парализации или слабым отталкивающим сглазом.

Или, как считал Том, рассматривая плавные движения Дамблдора, не нужно было ловить ворона, чтобы превратить его в парту. Можно было трансфигурировать на расстоянии. Он бы не смог отправить большие лоскуты пропитанного зельем дыма в небытие в зале суда Министерства магии, если бы было необходимо сохранять контакт между палочкой и каждой молекулой материи.

— Вот новая стратегия, — сказал Том Нотту. — Я разгадал секретный урок, которому нас пытается научить Дамблдор. Это было так очевидно, оглядываясь назад: трансфигурация.

— Секретный урок? — фыркнул Нотт. — Разве же это секрет? Он учитель трансфигурации. Трансфигурация — самый несекретный урок, которому он когда-либо учил.

— Урок в том, как подступиться к обороне. Не трать время на сглазы и порчи из защиты от Тёмных искусств, потому что кто-то вроде Дамблдора не может быть повержен заклинанием ватных ног или кипячением. Даже не скручивающим сглазом, хотя книги преподносят его таким же ужасным, как локализованный Круциатус. Ключ в трансфигурации.

Том показал на шеренги глиняных конструкций: