Клаудиа Дэйн - Дочь куртизанки
Наконец-то они остались наедине. Шум в гостиной становился все сильнее. Каро почувствовала себя одновременно выставленной на показ и спрятавшейся, словно кролик, застывший перед нападением гончих, дрожащий и неподвижный. Если она не будет двигаться достаточно долго, возможно, вечно, собаки уйдут и все вернется на свои места.
– Снимите эти проклятые ожерелья, – прорычал Эшдон.
Возможно, никогда больше не будет так, как прежде. И, может быть, это к лучшему.
– Будьте любезны не рычать на меня. Вы не смеете приказывать мне, что делать.
– Это жемчужное ожерелье дает мне такое право, – сообщил он, приблизившись к ней почти вплотную.
Это совсем никуда не годится. Она сама готова была зарычать в невозможно голубые глаза лорда Эшдона.
– Кстати, о вашем ожерелье. – Она высвободила руку из его хватки и отступив на шаг. К сожалению, несмотря на свои огромные размеры, это была всего лишь гардеробная, в которой они оказались заперты. Оставались минуты до того момента, когда поток людей вольется в гардеробную, а ей надо было сказать Эшдону так много. – Где вы его взяли? Вы не могли приобрести это ожерелье честным путем. У вас совершенно нет денег.
– Зато есть друзья, – выпалил он. – Вам нравится так говорить, ведь правда?
– Говорить что?
– Что у меня нет денег.
– Это правда?
– Многое правда, чего не стоит вечно повторять.
– Вечно повторять? Не кажется ли вам, что вы словно ребенок? Я не повторяю вечно…
– Вы продали себя за жемчуг, Каро, – прошептал он. – Продались за жемчуг. Ваша цена – жемчужное ожерелье, и эту цену вам дали.
– Какой вы вульгарный!
Он пожал плечами.
– Я просто говорю правду. Повторяю правду, – улыбнулся он. Приятный знак, – А теперь о нашей сделке. Снимите ожерелье Блейксли. Немедленно.
– Об этом мы не договаривались. – Она старалась не обращать внимания на то, как у нее что-то сжалось внутри. Эшдону отлично удавалось задеть ее за живое.
– Немедленно, – повторил он, и по его взгляду она поняла, что возражения невозможны, но решила не сдаваться.
– Мне нельзя приказывать. У вас нет права, лорд Эшдон. Я сама по себе и я…
– Теперь вам будут приказывать. У меня есть право. Ожерелье, которое вы приняли от меня, дает мне все права. И вы теперь себе не принадлежите, Каро. Вы моя.
У нее внутри все оборвалось, сердце ушло в пятки.
– Снимите ожерелье Блейксли, – спокойно произнес Эшдон, но выражение лица у него было угрожающее.
Не сводя с него глаз, она сняла ожерелье Блейксли. Эшдон протянул руку, чтобы взять его, и она молча положила ожерелье ему на ладонь. Ее рука дрожала, голубые глаза жарко горели.
Как это было эротично! Она ничего ни о чем не знала, но понимала, что между ними происходит самая серьезная чувственная дуэль и что, повинуясь приказам Эшдона, она могла заставить его делать все что угодно. Это противоречило всякой логике, но было так ясно, словно кто-то прокричал ей об этом прямо в лицо.
В конце концов, она была дочерью своей матери.
Эшдон положил ожерелье Блейксли в карман и сказал:
– А теперь снимите ожерелье Даттона.
– Но чье ожерелье останется на мне, Эш? – спросила она хриплым от волнения голосом, когда снимала ожерелье Даттона. – Жемчуг, который вы мне дали, не может быть вашим. Разве я не буду принадлежать хозяину этого жемчуга? Неужели по правилам игры я должна буду отдаться… графу Кэлборну?
Это была лишь догадка, но опять же какой-то странный инстинкт подсказал ей верный ответ. Именно это ей следовало сказать.
Она протянула жемчуг Даттона, перебирая его в руке. Эшдон сделал шаг к ней, положил руку ей на ладонь и вырвал ожерелье. Его рука была горячая, как огонь, ее – ледяная. Ах, как это эротично, другого слова не подобрать. Эшдон навис над нею, обволакивая своим ароматом, обжигая ее взглядом.
– Теперь это ожерелье мое, – произнес он. – И вы тоже моя.
Он взял ее за затылок, прижал к себе одной рукой, а губы его сомкнулись на ее губах.
Она вся пылала, сжигая тот лед, которым еще был полон Эшдон. Этот лед обычно сгорал только тогда, когда он злился. Эшдон ничего не хотел с ней делать, но и не мог оставить ее. Эшдон смеялся над ней и ругал ее, когда не мог притвориться, что ее нет, что не пылает к ней страстью.
Теперь она это видела, знала, что сгорает страстью к нему так же, как он к ней. Все стало так ясно в дыму любовного огня. Он ненавидел Каро потому, что хотел ее. Он ненавидел Софию за то, что она купила его. Он ненавидел Каро, так как она отказалась выйти за него замуж. Для любви в сердце не оставалось места, когда в нем было так много ненависти.
Но страсть способна испепелить ненависть. В огне страсти все остальное исчезало и забывалось.
В дурмане страсти она пыталась соображать, но его губы прогнали все, кроме страсти… страсти…
Губы Эшдона влажно прошлись по ее щеке и вниз по шее, лаская ее, целуя и легонько покусывая. Он зубами потянул жемчужное ожерелье, заставив его чувственно нырнуть между ее грудей. По коже прошел озноб, и она запылала, дыхание перехватило. На все его действия она смотрела из клетки страсти добровольной пленницей, готовая на любые казни, которые обрушатся на нее.
– Выполните свое обещание, – прошептал он, касаясь ее губами. Он ей приказывал, но прозвучало это, как мольба. Он был в отчаянии, испепелен, но просил еще больше огня. – Дайте мне, – произнес он хриплым голосом. – Пропустите меня туда, где спрятались жемчужины. Только это, не больше. Мы же договорились.
Она не поняла, откуда взялись слова, конечно же, не из ее неопытного сердца. Она почти ничего не знала, кроме того, что говорила мать. Но и это было гораздо больше, чем знали большинство девушек.
– Вы обещали не дальше длины ожерелья? – проговорила она, задохнувшись.
– Обещаю. – Он обхватил ее руками и прижал к своей груди.
Она застонала от желания, и он, потянув ее за волосы, откинул ее голову и жадно поцеловал, тоже застонав от удовольствия.
Шум гостей превратился в ничто, в шум ветра среди деревьев, в стук колес по мостовой за окном, в шум прибоя. Лишь фон, лишенный смысла вечность тому назад. Для них теперь единственный смысл имела страсть.
А также знания, которые дала ей мать.
Она слегка повернула голову и прервала поцелуй, нежно оттолкнув его рукой. Он повиновался ее молчаливому приказу. Откуда она знала, что он послушается?
– Я многое о вас знаю, Эш, – сказала она, удивленная нотками желания в голосе и довольная огнем страсти в глазах Эшдона. – Но никогда не думала, что вы лжец.
С этими словами страсть рассыпалась осколками.
– Для вас это игра, Каро? – хрипло произнес он, а глаза его засверкали, словно сапфиры.
