Маргарет Портер - Опасные забавы
У нее забилось сердце и пересохло горло. Розали поняла, что она во власти столь привычного ей сценического волнения. Она ждала, когда заиграет оркестр, и в этот момент успех в новом театре, само право выступать в нем показались девушке чем-то второстепенным. Гораздо важнее не обмануть ожиданий д'Эгвилля. Она знала, что ее осанка не изменилась голова, шея, плечи и руки двигались с прежним изяществом, но прыжки были, к сожалению, terre a terre[35], да и ноги скользили не на столь четко и точно, как требовалось.
Росси обернулся к другому итальянцу, сидящему теперь за клавесином, и разъяснил ему:
– Синьор Пиккитта, сейчас вы увидите pas de deux пастуха Париса и богини Юноны.
Стук ее носков о деревянные половицы грозил заглушить негромкий звук струн оркестра. Она сосредоточилась на музыке, соразмеряя свои движения с ее ритмом, ее улыбка сделалась более естественной, когда усилием воли Розали начала побеждать законы гравитации. Она выдвинула руку навстречу протянутой руке Армана, положив другую на его крепкое плечо, и подняла ногу, сделав arabesque penchee. Секунду спустя она ринулась от него прочь, ее туфельки заскользили по сцене, а он начал преследовать ее, высоко прыгнув в одном из своих прославленных jetes.
Вдохновленная его блестящим мастерством, Розали легко и с полной выкладкой исполнила сложное bouree. Такое уже случалось во время ее репетиций с д'Эгвиллем. Глаза Армана сверкнули, его сильное, мускулистое тело вновь оторвалось от земли, и она поняла, что, танцуя, он становится почти красивым.
Однако его новый подвиг, entrechat huit, не вызвал одобрения у синьора Росси, который выкрикнул из первого ряда:
– Аллегро – поскорее! Нет, нет, попробуйте снова. Вы хотите танцевать быстро и живо. Мы этим потом займемся. Синьор Пиккитта, продолжайте!
Кода была величественной и статичной. Она не требовала от танцоров особой энергии, a pas de deux завершилось еще одним арабеском с поддержкой.
Пока синьор Росси и Джеймс д'Эгвилль о чем-то тихо переговаривались, Розали встала сзади и перевела дыхание. Она слишком устала, и ее мысли путались, но инстинкт подсказывал, что для танцовщицы, не выступавшей на сцене два месяца, она исполняла партию совсем неплохо. Наработанная годами техника осталась при ней, а поврежденная правая лодыжка, к счастью, не дала о себе знать.
– Я доволен, синьорина, – заявил балетмейстер, – хотя для Юноны вы слишком малы ростом. Спускайтесь вниз, в артистическую уборную, там для вас подберут нужный костюм. Я посоветую синьору Келли заключить с вами контракт, если вы согласны с нашими условиями.
От волнения Розали лишилась дара речи, но, выходя за кулисы, кивнула, соглашаясь.
– Подождите, Вестрис, – приказал синьор Росси, когда Арман двинулся вслед за ней. – Я хочу еще раз посмотреть ваши entrechat. Я отнюдь не в восторге от вашей элевации.
Хмурый вид француза свидетельствовал о том, что его профессиональная гордость задета этим замечанием.
Розали, снимая влажные от пота кожаные туфельки, вспомнила этот эпизод и удивилась реакции Армана. Настоящий артист, часто говорила ей мать, должен подавлять самолюбие, знать свои слабые стороны и стараться их преодолевать, чтобы совершенствоваться. Она с горечью призналась себе, что слава и лесть испортили ее друга. Розали молча поклялась бороться с собственным тщеславием и постоянно учиться у других, особенно теперь, когда ее мечта превратилась в реальность.
Лондонские церковные колокола пробили два часа пополудни. Как раз в это время карета герцога Солуэй и экипажи с делегатами от парламента подъехали к окруженному колоннами двору Карлтон-Хаус.
Через два дня после отъезда Розали де Барант Джервас тоже покинул Хабердин. Он решил занять свое место в палате лордов. Для него это был акт протеста, несогласие подчиняться семейным правилам и оправдывать ожидания близких. Он не заявлял открыто о намерении отыскать возлюбленную, и хотя его мать догадалась, что не только долг заставил его отправиться в Лондон, она удержалась от каких-либо комментариев. Возможно, она не беспокоилась еще и потому, что в ее присутствии, да и вообще в замке, он предпочитал скрывать свои чувства.
Он уже знал, что Розали не вернулась в театр на Тотнем-стрит, из которого так стремительно ушла после случившегося с ней в октябре несчастья. Он надеялся что-нибудь выяснить в Айлингтоне, но все его усилия оказались напрасны – Седлерз-Уэллз не работал до Пасхи, а миссис Дибдин пребывала в твердой уверенности, что ее муж нанял французскую танцовщицу на летний сезон. Мери Гримальди тоже не смогла ему помочь. Она была столь поглощена личными заботами, что Джервас не стал тревожить ее долгими расспросами.
Тем не менее он был просто обязан отыскать Розали. Пусть даже ему не удастся побороть ее щепетильность и убедить девушку в силе и глубине своего чувства, все равно она должна знать – речь идет не о простом физическом волнении. Он не сумел объяснить, что влюблен в нее, и тем самым невольно опошлил свое предложение, сведя его к покровительству и защите. А он действительно влюбился – до безумия, до настоящего отчаяния.
Прежде чем присоединиться к группе депутатов, Джервас прошелся по Палл-Малл до здания Итальянской оперы. Розали мечтала танцевать в этом театре, и, вероятно, он сможет раскрыть тайну ее исчезновения, найдет ее здесь.
Однако, прервав поиски танцовщицы, он против воли принял участие в ожесточенном споре о регентстве, разгоревшемся между сторонниками правительства и оппозицией. Сам не понимая, как это произошло, он ввязался в сложный конфликт с интригой.
Если премьер-министр Спенсер Персиваль собирался ограничить влияние принца Уэльского, то виги, предвидя в ближайшем будущем возможность формирования своего правительства, старались заручиться доверием его королевского высочества и протестовали против этих ограничений.
Джервас занял свое место в палате лордов через несколько дней после окончательного решения вопроса. Во время голосований он следовал примеру своего отца, просвещенного тори, и доказал этим принадлежность к партии. Он быстро завоевал авторитет, с его мнением начали считаться, и в результате лорд Камден включил его в состав делегации лордов и незнатных депутатов, направленной в Карлтон-Хаус. Там они должны были выслушать отзыв принца по поводу билля о регентстве.
Судя по всему, возглавить новое правительство предстояло лордам-вигам Грею и Гренвиллю. Сознание собственной важности и нескрываемой близкой победы просто переполнило их, когда лакей принца раскрыл двери перед депутатами. В восьмигранном холле собралась толпа дворян и министров, и церемониймейстер торжественно провозгласил:
