Джуд Деверо - Приглашение
Конечно, ей пришлось больше, чем хотелось бы, размышлять над тем, что Вильям сказал в минуту гнева, что он девственник. И не один раз она, проснувшись ночью, воображала себя пожившей женщиной, обучающей застенчивого — хотя и желанного и чрезвычайно красивого — молодого мужчину тому, что надо делать. Она представляла себя французской куртизанкой, над обучением которой трудился весь свет, помнящей, что надо быть мягкой, ласковой, имея в виду его первые впечатления. Ей хотелось сделать это первое половое удовольствие запомнившимся абсолютной красотой.
Мечты в одиночестве не имели ничего общего с реальностью. А реальностью оказались почти две сотни фунтов полного энтузиазма голодного самца. Никакой стыдливости. Никаких колебаний. А красота всего этого была в избытке энергии, беспристрастном удовольствии, в абсолютной радости и удивлении Вильяма. Вильям, должно быть, очень быстро расстегнул пуговицы. В эту минуту она была полностью одета, а в следующую — на ней уже ничего не было. В одну минуту она томилась, а в следующую счастливо смеялась от удовольствия, потому что Вильям начал ласково гладить ее кожу.
Руки Вильяма были на ней сразу повсюду, отыскивая и исследуя… За руками следовал рот, и, если Джеки стонала от наслаждения, он, казалось, нашел ключи от райских врат. Обхватив рукой одну ее грудь, лаская губами другую, он попробовал по-разному двигаться, чтобы увидеть, как будет лучше для них обоих. И… все было великолепно.
— Вильям, — попыталась она позвать, но его любящий рот заставлял ее так содрогаться от удовольствия, что соображала она с трудом. — Твой…
Она прервалась, потому что не могла вспомнить, что намеревалась сказать. Да и кто смог бы что-то вспомнить сложное — вроде слов, когда он ее так ласкает? Руки его были на ее бедрах, сильные ладони пробегали по изгибам ног. Теперь она разделяла восхищение мужчин, имеющих дело с девственницами. Думать, что этот мужчина никогда не был с другой! Она чувствовала себя необыкновенной. Она чувствовала себя уникальной, несравненной — подобно королеве Вселенной. То, что этот божественный мужчина никогда не дотрагивался до другой женщины, заставляло ее, как ничто другое, чувствовать, что он принадлежит ей.
Ее тело становилось безвольным и податливым, мягким и легким.
— Твоя… — опять начала она.
— Моя — что? — с трудом прошептал он. В голосе его была отрава наслаждения.
Она потянула его за воротник. Она была совсем голой, восхитительно голой, открытой глазам и рукам Вильяма, он же — полностью одет.
После непринужденности, с которой он раздевался, она не удивилась, что явление его наготы было как вспышка.
О небеса, он был прекрасен. Кожа похожа на что-то новенькое, на что-то, что родилось только вчера. Мускулистая грудь, сильные и новенькие мышцы, сверкающие молодостью. Ей никогда не приходило в голову, что так бывает, но от вида его прекрасного тела она еще больше ослабела от желания. Ее руки страстно обыскали его всего — все по отдельности, что ей удалось потрогать. Потом она перевернулась так, чтобы дотронуться ртом до его сияющего голого плеча, а руки двинулись вниз.
Она не ожидала выражения блаженства и восторга, появившихся на лице Вильяма и в его голосе, когда она трогала его самые интимные места. А больше всего она наслаждалась тем, что он не сравнивает ее с кем-то еще. Никакая другая женщина не ласкала его. Не дотрагивалась руками или губами. Он принадлежал ей единственной.
Когда он продвинул свое большое, тяжелое тело по ней, чтобы войти в нее, Джеки изогнулась навстречу. Прежде она никогда не чувствовала так точно, так соответственно, так «вот как это должно быть», как ощутила соединение своего тела с Вильямом. «Дома» — промелькнуло в мозгу: он пришел домой, и она была в этот момент дома. Они были там, где и намеревались быть.
— Да, да, — все, что она могла сказать, когда Вильям задвигался на ней. Она чувствовала «экстаз» — хотя это слово неточное. Просто не было слов описать радость. Было возбуждение, всегда сопровождающее акт, но с Вильямом было еще что-то. Казалось, он касался каких-то дальних ее глубин, до этого не тронутых. У нее раньше были просто физические акты, а сейчас — не только физический, а почти духовный: ведь она чувствовала, что привязана теперь к этому мужчине последним возможным способом. Они были друзьями, знали мысли и тайны друг друга, но до сих пор они не допускали такого слияния.
Еще Джеки подумала о том, что в первый раз Вильям должен очень быстро кончить. И, к счастью, большому счастью — она ошиблась. Через несколько минут она начала пробуждаться внутри.
— Вильям, ты просто чудо, — сказала она в экстазе изогнув спину и закрыв глаза, и услышала его смех — самодовольный смех мужчины, когда он очень гордится собой. Потом он прижался к ней своей потной грудью, уткнувшись в ее шею.
Всю следующую неделю Джеки прожила в мире грез. Все свои прежние телесные утехи она разделяла только с Чарли, так что заниматься любовью с Вильямом для нее тоже было ново. Когда Джеки встретилась с Чарли, он отправлялся в постель с любой, из которой ему удалось вырвать «да» или только «может быть». К тому времени, как он встретил Джеки, он уже знал, что ему нравится, и как он хотел бы заниматься любовью. Он опробовал все положения и все возможные вариации. Как большинство женщин, она была очень любопытна и просила рассказать ей о его прошлых впечатлениях, и ей рассказали, как какая-то девушка в Сингапуре была великолепна, делая так-и-так, а потом другая девушка во Флориде была особенно хороша в чем-то еще. Вначале Джеки не задумывалась об этом, но с годами поняла, что чувствует себя запуганной. Как может такая худышка, как она, конкурировать с женщинами, которым столько известно? Однажды она призналась в этом Чарли, и он посмеялся над ней, заверив ее, что она лучше всех, и он скорее с ней пойдет в постель, чем со всеми женщинами в мире. На время она себя почувствовала лучше, но все-таки, все-таки оставалось что-то ноющее, какое-то беспокойство, что, возможно, другие женщины более… более что? Соблазнительны? Больше изощрены в технике?
А с Вильямом она чувствовала себя свободной — свободной от сравнений, свободной от необходимости тянуться к стандартам, установленным кем-то еще. И кто бы подумал, что на земле свобода и является возбуждающим средством?
А кроме того, кто бы подумал, что солидный, надежный, честный гражданин Вильям Монтгомери будет в постели демоном-искусителем? За все годы, что она знала Вильяма, она не заметила в нем творческой жилки. Напротив, казалось, он был миниатюрной копией свода — «Как надо». Даже в детстве, рисуя, он никогда не вылезал за линии.
