Ведьмины камни (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Хирдманы хохотали в полный голос. Хельга тревожно гляделась: да где хоть кто-нибудь, кто сможет его увести!
Вот Несвет: он увлекся беседой с Воиславом и не заметил, как его отпрыск развоевался, но кто-то тронул его за локоть и указал на другой стол. Несвет торопливо встал, окликнул сына, но тот никого не слышал и не видел, кроме Эскиля.
– Не можешь отвечать! Тебе нечего ответить! Ты – жалкий выродок…
– Ой, бедняжка! – Эскиль покачал головой. – Как надрывается, прямо сердце щемит! В жиденьком дерьмеце-то лежать мало радости! Где же эта нянька проклятая, болтает, видно, с бабами, а тут дитя сейчас себе пупок надорвет!
Вокруг хохотали так, что заглушали слова Видимира; он что-то кричал, со слезами ярости на глазах, топая ногами. Несвет хотел взять его за плечи и отодвинуть, но он отмахнулся, даже не замечая, что это его родной отец.
– А ну всем молчать! – раздался рык, и перед столом появился Ингвар. – Заткнули пасти, живо!
Мгновенно воцарилась тишина, только кто-то икал от смеха, судорожно зажимая себе рот. Видно, кто-то сбегал за конунгом, пока не началась драка. Хельга попятилась: вид у Ингвара сделался властный и свирепый. Эскиль переменился в лице и встал.
– Разойдись! – гневно продолжал Ингвар. – Что тут за троллевы пляски под горой? Тень!
– Я никого не трогал, конунг, – почти со смирением ответит тот. – Рассказываю, как мы тех волков с тобой взяли. А этот… твой юный родич вдруг стал… говорить что-то бессвязное, видно, с непривычки выпил слишком много меда и ему ударило в голову. Он слишком молод, чтобы после целого дня в лесу еще пить мед…
– Ты… братанич! – Ингвар повернулся к Видимиру. – Коли перепил – так ступай спать! Несвет, уводи сынка! Не умеет пить – не надо браться.
– Этот человек…
Острые глаза Несвета с гневом обратились на Эскиля; он придерживал за плечи Видимира, но теперь, при старших, тот молчал.
– Он сам к нему полез, конунг! – доложили голоса из толпы.
– Мы сидели, пили, про лов говорили…
– Никого не трогали, не думали даже…
– А он пришел и начал кричать что-то про служанок и сыр.
– Не наелся, видно!
– Забирай его! – велел Ингвар Несвету. – Еще мне с буйными отроками возни не хватало! Следи за сыном-то, раз он у тебя пить не умеет! Без няньки не может обойтись!
Отец и сын пошли прочь. У Хельги отлегло от сердца. А что если дошло бы до драки? Понятное дело, кто победил бы, но вышел бы большой и неприятный шум. Может быть, слушателям выкрики Видимира показались бессвязными, но она хорошо поняла, что он хотел сказать. А если бы он упомянул ее имя? Пробрало холодком: если пойдут слухи… Она не сделала ничего худого, ровно ничего, что могло бы уронить ее честь, но людям только дай повод поболтать о чужих делах, а в дурное они верят куда охотнее, чем в хорошее. Если о ней начнут говорить… Но что она сделала не так? Разве это она бегает за Эскилем?
Ей казалось, что на нее с любопытством смотрит слишком много глаз; люди могут догадаться, в чем, то есть в ком корень этой неприязни.
– Ступай-ка и ты спать! – К ней подошел Хедин. – Я тебя провожу.
Хельга покорно ушла за ним и даже не оглянулась.
Утром, еще в темноте отправившись доить коз, Хельга все еще была хмурой и растерянной. Она очень хотела сказать Эскилю, чтобы он больше не обращался к ней, но для этого нужно, чтобы никто другой не мог их слышать, а это невозможно в гриднице, всегда полной людей. Если она попросит передать это кого-то другого – Хедина, Бериславу, Альдис, – то тем самым выдаст, что «между ними что-то есть». Особенно тщательно «это, чего нет», нужно оберегать от Хедина. Видимир вчера повел себя, как глупый ребенок, но Хедин – другое дело. Он может говорить с Эскилем на равных, и если заподозрит, что чести рода нанесен урон, все это может кончиться очень плохо. Даже если все останутся живы, они с Хедином покажут себя плохими гостями госпожи Сванхейд, да и отношений между Ингваром и Эйриком этот раздор не улучшит.
Служанки болтали, загоняя на доильные скамьи одну козу за другой; одна держала козу за рога, другая доила. Хельга следила, чтобы они не ленились обмывать вымя теплой водой и насухо вытирать, чтобы сдаивали все до конца – иначе остатки молока перегорят и удой будет уменьшаться. Работа не мешала Хельге думать о своем; топот и меканье коз, скрип деревянных загородок, болтовня служанок, шорох тонких струек, падающих в подойник и взбивающих пышную молочную пену – все это она слушала каждое утро уже лет десять, с тех пор как довольно подросла, чтобы таскаться по утрам вслед за матерью.
Задумавшись, Хельга не сразу заметила, что болтовня как-то притихла. Разогнувшись от очередной выдоенной козы, она вдруг увидела рядом кого-то огромного, темного…
– О боги! – Хельга всплеснула руками. – Что ты здесь делаешь! Ты – Тень, но ты ведь не моя тень!
– Я был бы не прочь стать твоей тенью. – Эскиль улыбнулся. – Всякой тени приятно, когда у нее такая красивая хозяйка!
– Тебя опыт ничему не учит! – в негодовании обрушилась на него Хельга. – Вчера…
– Дорогая! – Эскиль попытался взять ее за руку, но она попятилась и спрятала руку за спину. – Ты же не думаешь, что я…
Осознав, что десять служанок и сорок коз пялят на них глаза вместо дойки, Хельга сделала Эскилю знак следовать за ней и отошла к двери. Выйти наружу она не решилась – во дворе их кто угодно может увидеть, – и остановилась в густой тьме у входа в хлев.
– Если кто-то тебя здесь увидит, то скажет, что Видимир правильно сказал: ты вечно трешься возле служанок! Еще скажет, что ты по утрам ходишь доить коз!
– Ты же не думаешь, что меня задевает писк этого недоноска. Не беспокойся, конунг будет на нашей стороне. Хоть этот дурачок ему и племянник, он понимает, кто чего заслуживает. Да и сам дурачок, я вижу, понимает.
– Он думал, это ты подарил мне то ожерелье! Вот и разозлился, хотя уже знал, что это ваша госпожа.
– Хорошее ожерелье, я вчера заметил. На тебе оно еще красивее смотрится. Но ему одиноко. Не хотела бы ты дать ему в пару, скажем, вот это?
Эскиль все же сумел завладеть ее рукой и вложил в ладонь что-то маленькое и твердое. Хельга развернулась к свету факела на столбе, раскрыла ладонь.
Там лежал тот перстень, который она заметила еще несколько дней назад – золотой, с зеленовато-голубым камнем, а вокруг него и по золотому ободку – крошечные жемчужины. Хельга даже задохнулась от неожиданности. Это золото, самоцвет, жемчуг! Даже нельзя сказать, сколько стоит – при покупке за такие вещи дают, сколько могут, лишь бы согласился продавец. Это ведь не шерсть и не ячмень, на такие вещи не существует общепризнанных цен.
– Нет, я не возьму! – Хельга протянула перстень обратно Эскилю с такой поспешностью, как будто ей дали раскаленный уголь. – Ты мне даже не родич… Мне нечем отдариться, и если мужчина дарит женщине перстень… такую дорогую вещь… Нет, я не могу взять!
– Почему бы тебе не взять? – Эскиль поймал ее руку с перстнем и сжал в своей ладони. – Кто может тебе помешать? Не этот же младенец, что вчера в гриднице так обделался при всех.
Почувствовав тепло его руки, Хельга в какой-то мере ощутила себя в его власти и замерла.
– Если кто-то его у меня увидит…
– Если кто-то его у тебя увидит, то люди поймут: ты предпочла истинно смелого и удачливого человека, а он – тебя. В этом нет ничего бесчестного. Пусть нам все завидуют. У кого еще есть такие перстни, кроме, может, матери конунга?
– Но если увидят Несвет и Видимир…
– Они поймут, что им, рохлям, нечего делать возле тебя, что они не соперники настоящим мужчинам. Они поймут, что ты уже выбрала и лучше им убраться отсюда, не позориться больше…
– Я ничего не выбрала! – Хельга отшатнулась, высвободив руку. – То есть я решила кое-что. Я хотела тебе сказать: не ходи за мной! Даже в поварне нас видят люди, и даже здесь! – Она кивнула на служанок и коз, которые по-прежнему таращились на нее, но Хельга не могла сейчас отвлекаться на то, чтобы призвать их к порядку. – Весь Хольмгард скоро узнает. Ты не должен так явно…
