Ги Бретон - Загадочные женщины XIX века
В шесть часов ландо проехало неподалеку от Малмезона, откуда в 1815 году начал свой путь Наполеон I, также гонимый надеждой пересечь границу.
Евгения грустно улыбнулась:
— Как повторяется история Франции! На протяжении уже ста лет правительству приходится спасаться от революции. Еще совсем недавно, когда кое-кто предрекал падение империи в результате поражения в войне, я заявляла, что не покину Тюильри в фиакре, как Карл Х или Людовик-Филипп! И именно это я и сделала.
После Мелана они ненадолго остановились. Доктор Эванс и Кран пообедали в трактире и принесли дамам хлеба и колбасы. Те с удовольствием поели.
В Манте была куплена газета, и императрица узнала, что еще накануне была провозглашена Республика и что во главе нового правительства стоит Трошю.
Она побледнела.
— Как он мог пойти на такое предательство? Еще вчера утром он клялся честью солдата, истинного бретонца и католика, что никогда не оставит меня!
И она заплакала.
В Эвре экипажу пришлось проехать сквозь толпу, скандировавшую «Да здравствует Республика!» и распевавшую «Марсельезу». К счастью, бравые республиканцы так усердно отмечали падение империи, что никому не пришло в голову проверять проезжавшие через город экипажи.
В десять часов вечера доктор Эванс решил остановиться на ночлег в Ривьер-Тибувиль.
Императрица, имитируя хромоту, прошла, держась за доктора Крана, по залу, заполненному посетителями трактира.
— Я сопровождаю больную, — объяснил доктор Эванс хозяину заведения.
В комнате произошла забавная сцена. Евгения, взглянув на более чем скромную обстановку, расхохоталась.
Ее друзья тревожно переглянулись.
— Ради Бога, мадам, — вполголоса сказала мадам Лебретон, — сейчас не до смеха! Умоляю вас, перестаньте! За нами наблюдают, нас могут услышать из соседней комнаты.
Но Евгения продолжала хохотать.
— Посмотрите на эту мебель… эти обои… выщербленный таз… Разве это не смешно?
Она извлекла из кармана носовые платки и, заходясь от смеха, бросила их на пол.
— Я хочу постирать это!
Мадам Лебретон предложила свои услуги.
— Нет! Позвольте мне сделать это самой! — сказала Евгения. — Никогда в жизни я так не смеялась.
Она налила воду в таз, постирала платки, и пристроила их на окне для просушки.
— Теперь я попытаюсь уснуть… Спокойной ночи!
Ее спутники, грустно покачивая головами при мысли о том, что разум императрицы не выдержал свалившихся на нее событий, вышли из комнаты, а Евгения, фыркая от смеха, легла в постель. Могли ли они понять, как забавляла ее эта ситуация — еще вчера она была императрицей, а сегодня она располагала лишь двумя носовыми платками…
Утром доктор Эванс предложил следовать дальше поездом. Четверо путников пешком отправились на станцию.
В пять минут девятого прибыл поезд, идущий до Серкиньи.
— Вот пустое купе, — сказал Эванс. — Быстрее занимайте его!
В поезде все почувствовали себя в безопасности.
«Но, — пишет доктор Эванс, — когда начальник вокзала, обходивший поезд, открыл дверь и, бегло оглядев компанию, тут же захлопнул ее, императрица, успевшая прочесть на его лице злую усмешку, встревожилась».
Этот человек узнал ее… Что делать?
Но, вероятно, ему претила мысль доносить на женщину, так как он вернулся в свое бюро, не позвав полицию.
Когда поезд тронулся, Евгения облегченно вздохнула. Она была на волосок от ареста, как Мария-Антуанетта. Все королевы, вынужденные бежать, вспоминают Марию-Антуанетту. О ней думала Мария-Луиза на пути в Рамбуйе, и королева Амелия, сопровождавшая Людовика-Филиппа, следовавшего этим же маршрутом из Парижа в Ла-Манш…
В Серкиньи беглецы пересели в скорый парижский поезд. В двадцать минут десятого они были в Лизье. Здесь им нужно было найти экипаж, который доставил бы их в Довиль, куда доктор Эванс ездил отдыхать. Шел дождь. Доктор Эванс оставил своих спутников у ворот ткацкой фабрики и отправился в город. Через полчаса он вернулся с ландо, нанятом за бешеные деньги.
«Когда я свернул на улицу, которая вела к вокзалу, в глаза мне бросилась фигура императрицы, стоявшей под дождем у входа на фабрику, — пишет доктор Эванс.-Императрица словно олицетворяла одиночество, и эта картина никогда не изгладится из моей памяти».
Он подумал о том, что не прошло и года с того дня, когда эта женщина открывала Суэцкий канал и была в центре пышных празднеств.
В этот момент появился сержант полиции, тащивший собой какого-то рабочего. Неожиданно произошел неприятный инцидент. Евгения, возмутившись грубым обращением полицейского, забыв обо всем, шагнула вперед и закричала:
— Немедленно отпустите этого человека! Я приказываю! Я императрица!
Изумленная пара остановилась. К счастью, тут подоспел доктор Эванс. Быстро выпрыгнув из ландо, он покрутил рукой у виска, давая понять, что эта женщина сумасшедшая, а затем затолкал императрицу в экипаж.
В три часа дня они прибыли в Довиль. Дантист остановил ландо у бокового входа Отеля де Казино, где поселилась его жена, и императрица незамеченной проскользнула внутрь. Через минуту она оказалась в комнате мадам Эванс и прошептала:
— О Господи! Я спасена!
Нужно было позаботиться о судне. Доктор помчался в Трувиль, уговорил одного англичанина, сэра Джона Бургоня, взять императрицу на борт его яхты в полночь того же дня.
На рассвете яхта «Газель» снялась с якоря. Почти сразу же поднялась сильная буря. Двадцать раз яхта, длиною в пятнадцать метров, грозила перевернуться и потонуть.
«Это суденышко подпрыгивало на волнах, словно пробка, — рассказывала впоследствии императрица. — Я была уверена, что мы погибнем. Смерть от разбушевавшейся стихии казалась мне блаженством. Я думала о том, что исчезну навсегда и никто не узнает, что со мной случилось. Тайна окутает конец моей жизни».
Но яхта выстояла и в четыре часа утра встала на рейд в Риде. Евгения была спасена.
Через несколько часов она встретилась в Гастингсе с наследным принцем, тоже приплывшим в Англию после пребывания в Бельгии. Они, плача, обнялись, и, как сообщает Пьер Фурнель, «свидетели этой сцены были так взволнованы, что и через тридцать лет не могли без слез рассказывать о той минуте».
24 сентября императрица и ее сын перебрались в Числхерст, расположенный в двадцати минутах езды от Лондона. Они поселились в просторном доме из краевого кирпича, окруженном парком.
Приключения окончились. Началась жизнь в изгнании.
В тот же вечер императрица написала императору, которого держали в замке Вильгельмшез в Пруссии! Это письмо положило начало нежной переписке между супругами. 6 октября экс-император писал:
