Сара Маккерриган - Чары воительницы
Но она могла использовать кулаки. Это было неловко, потому что руки Колина сковывали ее, но она стала изо всех сил молотить с боков по его плечам. С тем же успехом можно было похлопывать лошадь. Внешне он ничем не показал, что хоть что-то почувствовал. Наоборот, его поцелуй стал даже более неумолимым.
Колин собирался остановиться. Хоть он и был мастером соблазнения, но он же не насильник. Если только, разумеется, это была не игра, в которую пожелала играть его любовница.
Он собирался только заглушить ее крик.
Но сейчас, когда он вступил в эту игру, когда ощутил сладостный дикий мед ее губ и почувствовал жар ее гнева, так похожий на страсть, было трудно отстраниться.
Желание охватило его между ног, посылая волны страсти сквозь его тело. Колин отстраненно отметил, что Хелена колотит кулаками по его плечам, но это было ничто в сравнении с тем, как колотилось его сердце от захлестнувшей его страсти. Он углубил поцелуй, стараясь уговорить ее раскрыть губы, и из его горла вырвался стон наслаждения.
Слабый протестующий стон Хелены наконец-то пробудил его совесть, и он заставил разбушевавшегося внутри его зверя успокоиться. Крест Господень, подумал он, он же джентльмен. Не важно, насколько велико искушение, Колин дю Лак никогда не подчинял женщину своей воле.
Но в следующее мгновение весь его мир перевернулся. Когда он смягчил свой поцелуй, Хелена стала слабее колотить по его плечам и, к его потрясению, робко начала целовать его в ответ.
Где-то в середине своего гнева и сопротивления Хелена перестала думать. Это была единственная причина, объясняющая ее слабеющую волю и превращение ее членов как бы в кисель. Она действовала, или, точнее, реагировала, руководствуясь не разумом, а инстинктом.
Боже, его губы были такие нежные и теплые, теплее, чем она представляла. Там, где они касались ее губ, плоть оставалась горячей и трепещущей. Отросшая щетина Колина царапала ее щеку, но она едва ли замечала это, когда его язык касался ее губ. Его дыхание ласкало ее лицо, а его тихие стоны удовольствия пробуждали что-то примитивное внутри Хелены.
Было ощущение, что нервы ее тела собрались в одной этой точке контакта. Ее груди болели, живот трепетал, чресла горели. Поцелуй Колина как будто возрождал ее к жизни. Это было вдохновляющее чувство, дававшее Хелене ощущение почти всемогущества.
Но когда он уменьшил давление и ненадолго отстранился, давая ей передышку от его стремительной атаки, чувственный туман немного рассеялся, и Хелена стала почти способна рационально мыслить. Это случилось, когда Колин самодовольно произнес:
— Тебе ведь это тоже понравилось, не так ли, дикая кошка?
Так что ее зрение прояснилось. Ее гордость мгновенно встала на защиту, и она стиснула зубы, взбешенная его мужской надменностью.
Он что, считает, что ее так легко завоевать? Что он мечта каждой женщины? Что теперь она превратился в глину в его руках? Ну, уж нет, такого удовольствия она ему не доставит. Стараясь изобразить как можно более скучающий вид, Хелена безразлично пожала плечами.
Колин тепло усмехнулся и потерся носом о ее щеку.
— Лгунья. Открой рот, и я сделаю лучше.
Стараясь делать все наперекор, она плотно сжала губы.
Его поцелуй мог быть потрясающим опытом, высочайшим возбуждением, гораздо более приятным, чем все, что Хелена испытывала раньше. Но она не позволит своим эмоциям управлять ею. И она, несомненно, не позволит самоуверенному норманну превзойти себя.
— Ты боишься?
Колин выгнул бровь.
— Я ничего не боюсь, — ответила она, вскидывая подбородок.
Его взгляд опустился на ее губы.
— Тогда открой рот.
— Нет.
— Я думаю, что ты боишься, что тебе нравится поцелуй норманна.
— Едва ли.
— На самом деле ты предпочитаешь его неловким чмоканьям твоих шотландских парней. — Его глаза блеснули. — Или всех тех жаб, которых тебе пришлось перецеловать.
Хелена самодовольно усмехнулась:
— Ты собираешься позволить мне встать?
— Со временем.
— Я никогда не знала, что норманны такие тираны.
— Я никогда не знал, что шотландки такие упрямые.
— Мы упрямы только тогда, когда под угрозой наша добродетель.
Колин расхохотался:
— Я не угрожаю твоей добродетели. Все, что я предлагаю, — это еще один поцелуй.
— Я не стала бы целовать тебя снова, даже если бы ты был последним мужчиной на земле.
— И все же это именно ты разбудила меня, маленькая распутница.
Хелена почувствовала, как вспыхнули ее щеки.
— Я не распутница.
— О да, правильно. — Губы Колина изогнулись в хитрой улыбке. — Ты боишься.
Ее темперамент, никогда не отличавшийся устойчивостью, был в опасной близости к взрыву.
— Я не боюсь ничего, — процедила Хелена сквозь стиснутые зубы, — ни мужчин, ни сражений, ни смерти, ни тебя.
— Докажи это.
— Я не обязана ничего доказывать.
— Правда. — В его глазах блестело веселье. — Но в глубине души я всегда буду знать, что ты боишься поцеловать меня.
После этого Колин улыбнулся и отпустил Хелену. Откатившись от нее, он улегся на спину и закинул руки за голову, с довольным видом глядя в потолок.
Ей бы следовало чувствовать удовлетворение. В конце концов, она же победила. Он отпустил ее. И все же блеск в его глазах сказал ей, что он почему-то считает победителем себя.
— Подожди! — воскликнула Хелена, даже зная, что, произнося это слово, ее ждут неприятности.
И, тем не менее, она сосредоточила взгляд на потолочной балке, резко выдохнула и собралась с духом, как для мощного удара.
— Продолжай.
— Продолжать что?
Она содрогнулась.
— Целовать меня.
После минутного раздумья Колин фыркнул:
— Нет.
Хелена резко повернула голову.
— Что это значит — нет?
Он пожал плечами:
— Нет. Не в моих привычках пугать слабонервных дам.
— Я не слабонервная!
— Это ты так говоришь.
Она зарычала от гнева:
— Проклятие! Целуй меня, надоедливый лакей!
— Только если ты вежливо попросишь.
— Сукин… — Хелена откинула одеяло, бросилась к нему и, нависая над ним, процедила: — В последний раз говорю. Я. Не. Боюсь. Тебя.
И чтобы доказать это, она наклонилась вперед и обрушилась на его губы в жестком, бесстрастном поцелуе.
Во всяком случае, начинался он бесстрастным. Но когда Колин запустил пальцы в волосы Хелены, лаская ее ухо и затылок, потом обхватил рукой ее спину, притягивая к себе, ее тело начало таять в его объятиях, как железо в тигле.
Колин, казалось, окружал ее, гладил ее, баюкал ее, бормоча что-то ласковое. И медленно, постепенно, неизбежно она отозвалась на его игру, как лютня на прикосновение менестреля.
