Екатерина Мурашова - Звезда перед рассветом
– Самую малость, ваше благородие!
– А вот я тебя сейчас проверю! – оживился жандарм-марионетка. – Стой смирно и отвечай сразу, по сторонам не виляй!
– Слушаюсь!
Дальше жандарм и Кашпарек заговорили на два голоса, нараспев, под все нарастающий хохот собравшейся толпы:
– По-французски – ле-савон?
– А по-русски – мыло!
– У французов – миль пардон?
– А у русских – в рыло!
– По французскому – рояль?
– А у нас – гармошка!
– У французов – этуаль?
– А у нас – матрешка!
– У французов – все салат.
– А у нас – закуска!
– По-французски – променад?
– А у нас – кутузка!
– По-французски – сосьете?
– А по-русски – шайка!
– У французов – либерте?
– А у нас – нагайка!
Глазастые уличные мальчишки первыми заметили приближающегося к скоплению народа городового, сцепили руки, образовали что-то вроде живой стены и закрыли собой Кашпарека и его зрителей.
– У французов – все фромаж?
– А у нас – бутылка!
– По-французски – ле вояж?
– А по-русски – ссылка!
– По-французски – дилетант?
– А у нас – любитель!
– По-французски – интендант?
– А у нас – грабитель…
Городовой пронзительно засвистел, мальчишки состроили вокруг него что-то вроде бешено крутящегося хоровода, а их главарь крикнул:
– Беги, Кашпарек! Не то в кутузку загребут!
Люди подались в стороны, но не расходились, перемигиваясь, переговариваясь и ожидая вероятного продолжения спектакля – ареста уличного артиста.
Капочка от страха присела и закрыла глаза ладошками. У Ати в беличьих глазах блеснули злые огоньки, она напружинилась и приготовилась к драке или бегству – по обстоятельствам.
Массивный городовой корпусом прорвал окружение мальчишек и шел размашистыми шагами.
– Кашпарек, але-оп! Фляк, ренд-ап, сальто! – крикнула Люша.
Мальчик оглянулся, сунул марионетку за пазуху и, внезапно подпрыгнув, прошел мимо ошеломленного городового, становясь попеременно то на руки, то на ноги.
Люша подбежала к саням, закинула туда Капочку, сгребла Атю, освободив место для запрыгнувшего уже на ходу Кашпарека.
– Гони! – заорала она кучеру, но лошади уже и так неслись, разрезая полозьями саней желтоватый слежавшийся снег.
Обескураженный городовой и хохочущие и свистящие зрители остались далеко позади.
– Это все ерунда! – раздраженно сказала Люша, быстро собирая вещи в гостиничном номере. Атя помогала ей. Кашпарек сидел за столом и пил принесенный горничной горячий сладкий чай, держа чашку обеими руками. – Это все и в газетах пишут. Чего ты еще говорил? На злобу дня и жандармов?
– На злобу дня? – усмехнулся Кашпарек. – Да вроде ничего. Разве Пушкина читал? Но это ведь не считается? Он же умер давно…
– Пушкина? – удивилась Люша. – Что же?
– А вот это:
«Народ мы русский позабавим,
И у позорного столба,
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим…»
Это же Пушкин написал?
– О, Господи! – только и сказала Люша, сдавив ладонями мучительно ноющие виски.
Глава 11.
В которой у Люши рождается дочь
Роды длились 28 часов. Колдунья Липа, ветеринар из Синих Ключей (он лечил Люшу с самого детства, еще во времена Николая Павловича) и приехавший под утро фельдшер из Алексеевки изнемогли вконец.
Люша смотрела в потолок и вслух считала крашенные в кремовый цвет плашки, которыми он был отделан. Александру, который иногда подходил к дверям и слышал этот мерный счет, казалось, что он сходит с ума. Люша как-то угадывала его появление и громко говорила сквозь зубы: «Займись детьми»
Потом продолжала считать.
Все дети сбились в одной комнате и сидели на двух диванах, похожие на зайцев. Даже также косили от испуга глазами. Говорить с ними или уж тем более чем-то их занимать, Александру не хотелось совершенно.
Он выпил чаю, умылся и лег спать. Заснул вопреки всем опасениям сразу, как убитый.
– Мама ведь не умрет? – спросила Капочка у Кашпарека, положив свои ручки на его высоко поднятые коленки.
– Сложение у нее узкое, – уклончиво ответил Кашпарек. – По-разному выйти может… – он длинными пальцами легко погладил девочку по голове. – А если все ладно пройдет, так ты кого хочешь – брата или сестру?
– Мне все равно, – изо всех сил сдерживая слезы, сказала Капочка. – Но лучше все-таки девочку, потому что из маленьких у нас уже Агафон и Владимир есть.
– Мать-то небось сына теперь хочет, – заметила Оля.
Родилась девочка, с большой головой и круглыми зелеными глазами.
– Как ты ее назовешь? – спросил Александр, навестив роженицу в спальне и фактически отказавшись взглянуть на новорожденную, которую, восторженно мыча, буквально совала ему Груня.
– Мне все равно, – устало сказала Люша. – Объявляю конкурс по усадьбе.
После долгих препирательств девочку крестили Варварой, в честь главной Капочкиной куклы. Самой Люше из предложенного больше всего понравилось имя «Пистимея» (так звали любимую бабушку Феклуши, которая лучше всех в деревне рассказывала сказки), но все прочие этому имени почему-то решительно воспротивились.
Варечка отличалась отменным аппетитом и много спала. У Груни в огромных грудях внезапно появилось пропавшее год назад молоко, и она иногда тайком докармливала Варечку. Люша орала на нее, бешено вращая глазами, и требовала это прекратить. Приехавший с лесниковой заимки Владимир тут же что-то почуял, подсуетился и охотно и ласково сосал Грунино молоко. Агафон молока не любил, но Владимира, если удавалось поймать с поличным, исправно колошматил после каждой трапезы.
Люша подстриглась и как будто еще исхудала. Варечкой почти не занималась (было кому!), ходила по усадьбе как призрак, повсюду сопровождаемая Белкой, которая с рождения обладала странно вкрадчивой, вовсе не лошадиной походкой, становилась злее с каждым днем и в целом, по размерам и повадкам, напоминала не жеребенка, а большую кошку-альбиноса – пардуса или ягуара.
Оля три дня тайком караулила Александра у его кабинета в конторе, а на четвертый он просто случайно придавил ее дверью.
Пропуская ее в кабинет, Кантакузин заметил, что за зиму у Оли выросла вполне симпатичная, трогательно юная грудь, и сейчас она весьма выразительно колышется и волнуется. Волосы у Оли тоже волновались и напоминали спелую рожь под ветром. Впервые за почти два года Александр вспомнил тот проклятый праздник у Сережи Бартенева, на котором Оля изображала маленького ангела, отважно сражающегося с чертом-Кашпареком за душу танцовщицы-Люши.
