Вера Крыжановская - Голгофа женщины
Колеблющимися шагами направилась Ксения в комнату Бориса и склонилась над его кроваткой. Ребенок крепко спал. Невыразимая горечь сдавила сердце молодой женщины.
«Бедное создание! — думала она. — Ты не виноват в обмане, посредством которого занял место в моем сердце и в моем доме. В этот час разлуки навсегда я не отниму у тебя то, что дала добровольно. Я буду молить Господа, чтобы Он сохранил тебя и поддержал на пути добра, чтобы Он не допустил заразить твое сердце и сделать из тебя такого же бесчестного человека, каков твой отец».
Молодая женщина положила на минуту руку на кудрявую голову мальчика, и горячая слеза скатилась на его щеку.
Ребенок точно почувствовал эту ласку, заволновался и, протянув к ней ручки, пробормотал:
— Мама!
Ксения Александровна, быстро отступив назад, выбежала из комнаты. Слово «мать» всегда, как ударом ножа, поражало ее сердце. Ее несчастный ребенок не мог уже называть ее этим нежным именем. Ничья рука не ласкает головку ее бедной малютки и вместо кровати с кружевными занавесками ей постелью, может быть, служит грубая соломенная подстилка.
Очутившись на улицах Москвы, Ксения Александровна почувствовала острую боль. Подобно вырванному с корнем дереву, увлеченному бурным потоком к неизвестной цели, она возвращается сюда, где выросла, чтобы начать жизнь, полную борьбы и труда и лишенную всех радостей и надежды.
Приемный отец ее был дома. Нежная, хотя и спокойная радость, с какой он принял ее, благотворно подействовала на раздраженную душу молодой женщины.
Леон Леонович сильно постарел. Причиной же его молчания была серьезная болезнь.
С глубоким искренним участием смотрел он на похудевшее и расстроенное лицо своей приемной дочери. Когда же последняя хотела рассказать ему о событиях, приведших ее к нему, и о своем намерении искать занятия, Леон Леонович перебил ее и просто заметил:
— Дорогое дитя мое! Отложим до завтрашнего дня все серьезные разговоры. Ты возвращаешься под отцовскую кровлю — это твое право, и не требуется никаких объяснений. Твой вид достаточно ясно доказывает, что важные причины заставили тебя покинуть Петербург. Ты мне скажешь их, когда отдохнешь и успокоишься.
Твои девичьи комнатки сохраняются в том же виде, в каком ты их оставила. Старуха Катерина отнесет туда твой багаж. Ты же закуси, а потом иди отдохнуть.
Взволнованная и признательная Ксения поцеловала руку старика, но Леон Леонович неожиданно привлек ее к себе и поцеловал в лоб.
— Бедное дитя мое! Ты тысячу раз желанная здесь. Я буду счастлив, если ты можешь остаться у меня и захочешь украсить своею любовью конец моих дней. Проникнись же хорошенько тем убеждением, что ты здесь у себя, что тебе незачем куда-нибудь идти и что только твое собственное желание может разлучить нас.
Трудно описать чувства Ксении, когда она вступила в свою прежнюю, чистую и кокетливую комнату, где шесть лет тому назад она предавалась радужным мечтам, увы, так скоро разбитым. Ее невыразимо тронуло, что ее приемный отец сохранил эту комнату в неприкосновенном виде. Мало-помалу она начала успокаиваться, страшное напряжение ее нервов разразилось благодетельными слезами, и она уснула глубоким, укрепляющим сном.
На следующий день Ксения была уже гораздо спокойнее. Когда после завтрака Леон Леонович увел ее в свой кабинет, молодая женщина, не слишком волнуясь, рассказала ему причины своего бегства и показала письмо Юлии.
— Все, что я узнал, только подтвердило мои давнишние предположения, о которых я не хотел говорить тебе, — заметил Леон Леонович, с отвращением складывая послание Юлии Павловны.
Затем, устремив на Ксению проницательный взор, он спросил:
— Скажи мне откровенно, дитя мое, любишь ли ты еще Ивана Федоровича?
— О! Нет, нет! Я ненавижу и презираю его, — вскричала Ксения, дрожа всем телом.
— В таком случае, надеюсь, ты предоставишь мне полную свободу действий, чтобы освободить тебя от этих недостойных уз. Я только упрекаю себя за то, что дал разрешение на этот брак; теперь же я считаю, что настала удобная минута расторгнуть его.
— Ты хочешь начать процесс о разводе? Подумай только, какой это вызовет скандал! — сказала, бледнея Ксения.
— Я постараюсь, чтобы это дело вызвало как можно меньше шума. Это также в интересах самого Герувиля. Если же мы пропустим настоящий случай, то ты на всю жизнь останешься в зависимости от этого человека. Или ты думаешь, что он не захочет дать тебе свободу?
— Если он сделает это, то только по злобе, так как он никогда не любил меня, и мое присутствие только стесняло его, — с горечью ответила Ксения.
— Я сам поеду в Петербург и переговорю с твоим мужем. Когда он возвратится?
— Через три недели.
— Отлично! А пока мы устроимся здесь. Тебе необходимо нанять камеристку и кухарку. Моя старая Катерина хочет уйти в богадельню. Кстати, камердинер твоего мужа согласится перейти на службу ко мне? Он человек старательный и очень нравится мне; я ему дал бы такое же жалованье, какое он получает у вас. А так как его жена была всегда твоей горничной, то ты будешь иметь при себе знакомое лицо. У нас здесь есть свободная комната, заваленная старыми инструментами и бумагами; ее можно будет освободить и отдать им.
— Отличная мысль! Я убеждена, что Иосиф с Дашей с радостью приедут сюда. Это я устроила их брак и крестила их дочь. Оба они очень привязаны ко мне. Кроме того, Иосиф очень обижен тем, что Иван Федорович взял с собой камердинера-француза, а его, так сказать, отстранил на второй план. Я сегодня же напишу Даше.
Месяц спустя приехали Иосиф с Дашей. Они рассказали, что Иван Федорович приехал в самом прекрасном расположении духа. Когда же он узнал об отъезде жены и прочел оставленное ею письмо, то пришел в страшную ярость. Иосифа, заикнувшегося о своем отказе от места, он кулаками вытолкал вон и в тот же день выгнал его с Дашей из дома.
Позже, раздевая барыню, Даша рассказала ей, что Борис был очень несчастлив, плакал о своей маме, звал ее и непременно хотел ехать к ней. Когда же мальчик устроил такую же сцену при барине, последний побледнел от ярости и надавал ему тумаков. Отчаянный плач ребенка было последнее, что видела и слышала Даша в доме.
Несколько дней спустя Леон Леонович уехал в Петербург, и его переговоры с Иваном Федоровичем привели к желанному результату.
Ксения Александровна уже давно надоела Ивану Федоровичу. Вечная грусть молодой женщины действовала ему на нервы. Своему брату, если ему даже и нравилась Ксения, он уже не устраивал злой шутки, удерживая ее при себе. С отъезда Ричарда прошло уже столько лет, что он давно забыл ее. Сам же он жаждал свободы, чтобы снова начать холостую жизнь, не стесняясь присутствием жены.
