Тереза Медейрос - Озорница
Эмили была в полном смятении, не знала, что сказать и как поступить. Если бы Джастин вымолвил хоть слово, обронил одну связную фразу, девушка не смогла бы сдержаться и выложила бы ему все, полились бы потоком вопросы, упреки, мольбы, но он только молча предложил ей свою руку.
Девушка приняла ее с благодарностью. Удивительно приятно ощутить нечто теплое, твердое и надежное в этом переменчивом мире, где ни на что, кажется, нельзя положиться. Джастин помог ей подняться, и они бесконечно долго стояли лицом к лицу, просто мужчина и женщина, предоставленные самим себе на пустынном морском берегу. Их пальцы сплелись, и Джастин повел девушку вверх по песчаному холму к небольшой площадке, где возвышался грубо сколоченный деревянный крест.
Здесь буйствовал ветер, разметавший густые волосы Джастина, и, когда он отпустил руку девушки и отвернулся к морю, нельзя было прочитать выражение его лица, скрытого темными прядями. У Эмили неожиданно пропало всякое желание выяснять отношения и искать правду, отчаянно захотелось приложить пальцы к его сурово сжатому рту, чтобы Джастин молчал, и бесконечно долго целовать его милые губы. Однако она не шевельнулась, а он сбивчиво заговорил:
— В голове у меня всегда звучит музыка, с самого детства и беспрестанно. Сколько себя помню, музыка не оставляет меня ни на секунду.
— Это дар божий, — проронила Эмили, чтобы хоть что-то сказать, почувствовала дрожь в коленях и медленно осела на траву.
— Скорее проклятие, — возразил Джастин с горьким смешком. — Меня считали в семье уродом. Единственный сын не проявлял ни малейшего интереса к судоходной фирме своего отца и не был готов выезжать в свет, выполнять обязательства, которые накладывал титул лорда. Как ни старались, они не могли оттащить меня от фортепьяно. — На секунду голос сорвался, а потом Джастин заговорил бесстрастным тоном, серым и унылым, как нависший над головами небосвод. — Когда мне исполнился двадцать один год, мой отец поставил меня перед жестким выбором: либо музыка, либо он лишает меня прав на наследство. И я выбрал музыку. Тогда меня вышвырнули на улицу без пенса в кармане, мне принадлежала только одежда. Я нашел работу тапером в баре, где под ногами шмыгали длиннохвостые крысы и пьяные посетители бросали мне жалкие гроши. Тем и жил, денег не было. Именно в этом грязном баре я встретил Ники, он взял меня под свое крыло и научил жить.
Джастин взглянул на крест, и у Эмили перехватило дыхание, она поняла, что находится рядом с могилой.
— Это Николас? — тихо спросила девушка. — Он здесь похоронен?
Джастин вскинул голову, сморгнул набежавшую слезу и сказал:
— Нам не удалось найти ничего, что можно было бы назвать Ники и похоронить. Здесь покоится мой второй компаньон. — Джастин ласково погладил надгробный крест. — Он был моим лучшим другом.
Эмили не могла ни вздохнуть, ни пошевелить пальцем, горячий комок подкатил к горлу, а в душе бушевали чувства, которые не так давно казались прочно забытыми. Она чувствовала себя беспомощной, беззащитной тряпичной куклой в руках Джастина, когда он потрепал ее за щеку и приподнял голову. Реши он вдруг бросить ее в море, она не стала бы протестовать и сопротивляться.
— Прости, дорогая, что накричал на тебя, — сказал Джастин. — Увидев ноты в твоих руках, я, откровенно говоря, испугался, подумал, что и ты сочтешь меня уродом.
Он наклонился и нежно поцеловал девушку, оставив на губах свой непередаваемый вкус. Затем сунул руки в карманы брюк, повернулся и зашагал вниз, широко развернув плечи и подставив лицо ветру, а Эмили невидяще уставилась вдаль — на расплывчатую линию горизонта над морем, а затем медленно и осторожно перевела взгляд на деревянный крест. Над могилой отца нет мраморных ангелов и золоченой надписи, высеченной в граните, чего-нибудь вроде: «Здесь лежит Дэвид Скарборо, любящий отец». Только простой, грубо сколоченный деревянный крест на высоком холме над морем, со всех сторон продуваемом ветрами. Сердце подсказывало ей, что крест этот любовно вытесывал и крепил Джастин Коннор.
Эмили упала грудью на поросший редкой травой холмик и обняла его, заливаясь горючими слезами.
— Папа, папочка, что мне теперь делать? — повторяла девушка, прижавшись щекой к земле.
Она провела на холме не один час, а когда вернулась домой, то ожидала увидеть хижину пустой. Однако в печке весело плясали оранжевые и желтые языки пламени, пожиравшие охапку хвороста, а из-под крышки кастрюли вырывался пар, благоухающий специями. У двери девушку встретил Пенфелд и сразу предложил чистое полотенце, чтобы она могла вытереть мокрую голову. Слуга приложил палец к губам, призывая Эмили к молчанию, и многозначительно кивнул в сторону стола.
Там сидел Джастин, далеко вытянув длинные ноги, и что-то быстро писал. Не обращая внимания на вошедшую в комнату девушку, он потянулся, схватил чистый лист и продолжал выводить свои закорючки. Рука будто летела над бумагой, волосы блестели при свете лампы черным шелком, и Эмили отчаянно захотелось согреть и высушить темные пряди своим дыханием.
Полотенце выскользнуло из рук, когда девушка стала медленно приближаться к столу, памятуя бурную реакцию хозяина на ее непрошеное вмешательство. Джастин сдернул с носа очки, вскинул глаза и при виде Эмили озарился такой теплой улыбкой, что по сравнению с ней пылающий в печке огонь мог показаться тающим айсбергом.
Эмили заглянула через его плечо, пытаясь разобрать написанное, а Джастин вначале прикрыл бумагу ладонью, а потом чуть сдвинул, чтобы девушка могла удовлетворить свое любопытство. Хотя при этом он сделал безразличное лицо, Эмили не так просто было провести, у нее гулко забилось сердце, когда она осознала, что ей доверяют самое сокровенное.
— Что-то новенькое? — спросила она, попытавшись напеть мелодию.
— Самое последнее, — торжественно провозгласил Джастин и разложил листы, чтобы девушка могла прочитать с самого начала.
Темный локон ласкал его щеку, когда Эмили склонилась над столом за плечом автора, и комнату заполнила почти неслышная вначале мелодия, постепенно набиравшая силу и звучание. Джастин вскинул голову, приоткрыл рот и подался навстречу своему творению. Искушение было слишком велико, и Эмили потянулась к его губам.
Неизвестно, чем бы все закончилось, но в этот момент раздались громкие аплодисменты.
— Браво, хозяин! — воскликнул Пенфелд. — По-моему, это одна из лучших ваших вещей.
— Спасибо, Пенфелд, — поблагодарил Джастин. Он ссутулился — судя по всему, страшно устал — и начал складывать исписанные листы. — А ты что думаешь? — обратился он к девушке.
Такие банальности, как «замечательно», «превосходно», здесь были явно неуместны, и Эмили стала подыскивать слова, которые хотя бы приблизительно соответствовали ее чувствам.
