Элизабет Чедвик - Любовь не кончается: Эйлит
Спустя некоторое время Эйлит навестила старая Гульда. Отодвинув в сторону остывшую кашу, она долго сидела рядом с молодой женщиной, держа ее за руку. А потом мягко спросила о похоронах.
— Но он не умер, — дрожащим голосом возразила Эйлит.
— Никто из тех, кто попадет к Богу, не умирает. Просто они покидают тело. Вот и Гарольду стало там тесно. Эйлит, ты должна отпустить его. Подумай о живых… У тебя есть муж, и он страдает так же, как и ты… Поддержите друг друга. Согрейтесь своим теплом.
— Я не знаю, где Голдвин.
— Он скоро вернется. Я посижу с тобой. Ласковый голос и искреннее сочувствие в глазах Гульды вывели Эйлит из забытья… А когда по морщинистой щеке старухи стекла слеза и она, не вытирая ее, тихо проронила: «Бедная моя девочка!», молодая женщина бросилась на кровать и разрыдалась.
Облегченно вздохнув, Гульда решила оставить несчастную мать в одиночестве — пусть даст волю слезам — и тихонько, стараясь не шуметь, вышла из комнаты. Она спустилась в зал и велела Ульфхильде разыскать Голдвина.
Рольф надел свою самую нарядную рубаху. Правда, за три месяца лежания на дне походного сундука она изрядно измялась, но его это не беспокоило… Ведь из-под стеганого жилета и кольчуги будет виден только вышитый золотой нитью край.
Потом он причесал щеткой волосы и провел ладонью по подбородку, желая убедиться, что выбрился достаточно чисто. Затем, подхватив со скамьи шлем, вышел во двор и направился к привязанному к дереву Слипниру.
Оберт уже сидел верхом и нетерпеливо ждал друга. Он собрался раньше, так как ему не нужно было надевать доспехи и начищать оружие. Приехав в дом после бессонной ночи в монастыре, он, в отличие от Рольфа, довольно скоро приготовился к церемонии коронации герцога Вильгельма в Вестминстерском Аббатстве, наскоро умывшись и сменив рубаху.
Жена подарила Оберту сына. Ребенок родился крепким и здоровым, но жизнь самой Фелиции висела на волоске: во время родов она потеряла много крови. Сразу же после торжественного ритуала Оберт собирался вернуться в Сент-Этельбург, чтобы быть рядом с женой и новорожденным, для которого монахини уже подыскивали кормилицу.
Рольф проворно оседлал Слипнира. Конюхи потрудились на славу. Лоснящаяся шкура жеребца стала белье снега, выпавшего ночью. Хвост переливался в солнечных лучах, как брызги водопада. Шевеля ушами, конь нетерпеливо пританцовывал, весь в ожидании команды сорваться и броситься вскачь.
Конюх протянул Рольфу знамя. На прикрепленном к древку копья темно-красном полотнище распростер крылья черный ворон. Рольф нашел его на горе Сенлак за день до того, как армия отправилась на Лондон. Несколько дней провалявшись в грязи, знамя совершенно не пострадало. Возможно, именно поэтому оно пришлось Рольфу по вкусу. Он уже словно наяву видел висящую над камином в его новом английском доме датскую секиру и строго напротив — знамя с искусно вышитым вороном, новой родовой эмблемой де Бризов.
Наконец они с Обертом в сопровождении слуг и оруженосцев выехали на дорогу, ведущую к Аббатству. В сторону Вестминстера уже тянулась целая процессия желающих поглазеть на церемонию коронации нового короля. В тот момент, когда Рольф проезжал мимо дома Голдвина, на дорогу торопливо вышла пожилая служанка. Увидев толпы народа, она растерянно остановилась на обочине. Ее сжатые в кулаки руки были прижаты к массивным бедрам, на лице застыло выражение беспокойства. Поджав губы, женщина попятилась назад, снова шагнув на покрытую серебристым инеем сухую траву. Казалось, она боялась или не хотела приближаться к людям, идущим мимо.
Рольф с любопытством наблюдал за ней. Он был почти уверен, что служанка вышла на дорогу вовсе не для того, чтобы, как это принято у простолюдинов, поглазеть на нарядно одетых прохожих. Наконец ее взгляд упал на Оберта и Рольфа.
Несколько мгновений она колебалась, затем, видимо приняв решение, обратилась к де Бризу на английском. Рольф не понял ни слова. Он догадывался, что служанка хотела бы поговорить с Обертом, но, памятуя о том, что не далее как два дня назад хозяин назвал того ничтожеством, не решалась сделать это прямо. Оберт и сам понял, в чем дело.
— Она спрашивает, не видел ли кто-нибудь из нас господина Голдвина, — высокомерно пояснил он. — Она думает, что, возможно, он пошел куда-то этой дорогой, так как его нет в кузнице.
— Нет, — ответил Рольф. — Последний раз я видел его вчера утром в мастерской. Что-нибудь случилось?
Уловив суть сказанного, служанка молча покачала головой и направилась к дому.
— Подожди, — окликнул ее Оберт. — Будь добра, передай своей хозяйке, что сегодня утром Фелиция подарила мне сына.
В глазах Ульфхильды заблестели слезы. Бросив на норманна исподлобья колючий взгляд, она угрюмо пробурчала:
— Я ничего ей не передам. — И пошла дальше.
Тихонько присвистнув от удивления, Рольф пришпорил Слипнира. Оскорбленный до глубины души Оберт последовал за ним.
— Все, хватит, — с трудом сдерживая гнев, заявил он. — Гореть мне в чистилище, если я сделаю хотя бы еще попытку подлизаться к этим чертовым саксам.
Дрожащей рукой Голдвин поднес чашу с медовой настойкой к губам и одним отчаянным глотком осушил ее до дна. Он стремился забыться, отогнать прочь мрачные мысли. Но по мере выпитого эти мысли только сильнее терзали его душу. В памяти то и дело возникал образ сына, безжизненно лежащего на постели. Все надежды и мечты на будущее рухнули в мгновение ока. Никогда ему уже не увидеть в кузнице маленькой кудрявой мальчишеской головки, никогда не положить хрупкую детскую ручку на рукоятку молота. Все поглотила тьма, все умерло вместе с сыном.
Голдвин вспомнил об Эйлит. Он знал, что должен находиться сейчас рядом с ней, и в то же время понимал, что не сможет взвалить на свои плечи хоть малую часть ее скорби. Ему не хотелось возвращаться домой. Зачем? Сидеть и ждать, когда придут соседи со своими утешительными речами, с заверениями, что они с Эйлит еще молоды, что у них еще будут сыновья? Они не знали, да и не могли знать, что рана, полученная в бою при Стампфорд-Бридже, нанесла непоправимый ущерб мужскому достоинству Голдвина. Еще ни разу после возвращения с войны сок желания не делал упругим и твердым его детородный жезл. Не откликаясь на самые трепетные помыслы хозяина, он упрямо оставался вялым и безучастным. Одно время Голдвин хотел обратиться к старой Гульде, но теперь у него пропала всякая вера в ее знания и целительные средства, не сумевшие спасти его сына.
В таверне толпилось множество людей. Уставшие от волнений лондонцы спешили за кружкой эля поделиться впечатлениями и мыслями по поводу церемонии коронации, которая вот-вот должна была начаться в Вестминстере. Погруженный в мрачные мысли, Голдвин совсем забыл о ней. Но ввалившаяся в таверну свежая компания, громогласно требующая у перепуганного хозяина выпивку, своим криком вернула его к реальности.
