Эммуска Орчи - Неуловимый Сапожок
Время от времени те же дрожащие руки мягко и настойчиво вливали через безвольные губы то теплый бульон, то молоко. Если бы так не болела голова, то она находилась бы теперь в полном умиротворении в комнате, которая казалась наполненной необычными ощущениями покоя и отдыха. Солнце уже клонилось к закату, и свет, пробивавшийся сквозь узкое грязное оконце, становился все более и более золотистым. Потом он исчез совсем. Бубнящий рядом голос убаюкивал ее, и к вечеру она погрузилась в глубокий и освежающий сон..
После этого она проснулась уже с окончательно прояснившимся сознанием.
О, ужас! О, какое безумие!
Все вновь нахлынуло на нее с невыносимой и жесточайшей ясностью.
Она в тюрьме, она в руках тех, кто поклялся предать смерти Сапожка Принцессы. Она, его жена! Заложница в их руках! Ему предложат жизнью своей заплатить за ее свободу и безопасность!
Было уже не до снов и не до ночных кошмаров; не осталось более никаких иллюзий в отношении намерений их противников. Все было страшной реальностью, и теперь, пытаясь еще и еще раз осмыслить все происшедшее в последние дни, она вновь и вновь приходила к выводу, что сама, поддавшись безумному страстному порыву, сделала возможность спасти мужа окончательно безнадежной.
Потому что она очень хорошо знала и его, и его любовь к ней, она ни на мгновение не сомневалась в том, какой он сделает выбор в поставленной альтернативе, едва только узнает об этом. Он принесет себя в жертву, предпочтет умирать тысячами смертей, лишь бы они освободили ее.
О себе и своих страданиях, о каких-либо опасностях или унижениях она совершенно не беспокоилась. Наоборот, теперь она готова была принять любую дикую смерть… Теперь, находясь во власти всех этих нахлынувших воспоминаний, она всей душой своей страстно желала лишь одного – умереть здесь же, сейчас же, на этой грубой подстилке, в этой заброшенной мрачной комнатке… Чтобы раз и навсегда исчезнуть из этой игры… Чтобы не быть заложницей, предложенной в обмен на его свободу и жизнь.
Он будет очень сильно страдать, жестоко, поскольку любит ее больше всего на свете, он будет страдать всеми фибрами своей страстной, не знающей меры души, но зато он будет избавлен от пытки страшной альтернативой, от издевательств, от страшного чувства своей беспомощности, от унизительной смерти, от этого жестокого «или-или», приготовленного его врагами.
Но вот настроение ее совершенно переменилось. Маргарита была деятельной натурой; ум ее привык всегда и везде находить какой-нибудь выход, а не мириться с какой бы то ни было неизбежностью.
Тяжело оформлялись в ее мозгу мысли отчаяния и смерти, но пустившая корни новая цепочка животворящих идей засверкала бриллиантами.
И с чего это она вдруг так отчаялась?
Ее мозг теперь весь устремился на поиски путей спасения. Как она посмела отчаиваться? Она, жена и ближайший друг человека, всех удивляющего своей отвагой и доблестью, невероятной удачливостью. Как она могла, хотя бы даже и всего на один момент, вообразить, что в этой точке высочайшего напряжения Сапожок Принцессы будет слабее, проиграет?
Разве в Англии не живет теперь множество людей, спасенных благодаря его неисчерпаемой изобретательности, в ситуациях не менее безнадежных, чем ее? Разве все силы его души не восстанут, не напрягутся все силы его изобретательного ума, чтобы одолеть врагов в схватке, гораздо более и глубже касающейся его лично, чем все предыдущие?
Теперь Маргарита упрекала себя за все свои страхи и сомнения. Она снова вспомнила ту высокую фигуру, что промелькнула вслед за Шовеленом и его спутницами Проснувшаяся надежда теперь уверяла ее, что она тогда не ошиблась, что Перси, вопреки всем ее расчетам, достиг Булони еще прошлой ночью. Он всегда поступает так неожиданно, что никто не в силах предугадать его действий; поэтому вполне вероятно, что он пересек Канал на том же самом, что и они, пакетботе, оставшись никем из них не опознанным.
Да, да. И чем больше она обо всем этом думала, тем больше и больше убеждалась, что Перси уже в Булони, что он знает и то, где она находится, и то, что им обоим грозит.
Как! Как посмела она усомниться в том, что он знает, где ее разыскать и каким образом и когда спасти ее и себя?
Теплая волна разлилась по ее жилам, и она почувствовала возбуждающее беспокойство, совсем забыв про боль и усталость в лучах пробудившейся вновь счастливой надежды.
Она осторожно приподнялась, опираясь на локоть; слабость все еще была очень сильной, и малейшее движение утомляло ее. Но скоро ей понадобится опять быть крепкой и выносливой… Да, ей понадобится много здоровья и сил, чтобы быть в состоянии выполнить любое его повеление, когда настанет час вырваться на свободу.
– Я вижу, вам уже лучше, дитя мое, – раздался все тот же странный дрожащий голос с мягкой певучей интонацией. – Но вам не следовало бы так торопиться: врач говорил, что вы получили жестокий удар и у вас сотрясение мозга. Вам надо бы хорошенько вылежаться, иначе у вас опять начнет болеть голова.
Маргарита обернулась на голос и, несмотря на все свои печали, страхи и беспокойства, не смогла удержать улыбки при виде сидящей напротив на колченогом стуле маленькой старческой фигурки, которая тщетно, хотя и с великой важностью, пытаясь скрыть свою немощность и одышку, стремилась придать блеск старым, давно изношенным своим башмакам.
Старичок был необыкновенно тонким, почти совсем высохшим, с маленькими в привычной сутулости опущенными плечами, с торчащими острыми коленками, в штопаных-перештопаных чулках. Однако лицо его было чисто выбрито; все испещренное густой сетью морщинок, оно было обрамлено совершенно белыми локонами, спадавшими на странно желтый, похожий на старый кусок дуба лоб.
Он бросил на Маргариту взгляд прямо-таки неестественной доброты и кротости, который мягко и заботливо упрекал ее. И она вспомнила, что за всю жизнь, пожалуй, еще ни разу не встречалось ей так много простосердечия и добродушия ни на одном человеческом лице. Они буквально изливались из его, казалось, наполненных невыплаканными слезами голубых глаз.
Платье его было совершенно изодрано и выглядело будто некий призрак важной и великолепной когда-то сутаны, теперь же изрядно потертой, со множеством всевозможных заплаток на плечах, на рукавах. Тем не менее можно было подумать, что для него теперь нет ничего важнее на свете чистоты его туфель и что он лишь немного отвлекся от этого важного и серьезного дела ради доброго маленького совета, – с такой серьезностью он принялся вновь полировать их.
Несмотря на то, что первым и естественным чувством Маргариты было стремление не верить никому, кто бы ни оказался с ней рядом в этой камере, внимательно и подробно осмотрев маленькую тихую фигурку, в истрепанных и совершенно нищенских одеждах, старчески сутулую, а главное, встретив открытый взгляд, она почувствовала, что этот кроткий и добрый старичок, так важно и заботливо полирующий изношенные ботинки, настолько неотразимо трогателен, что своей естественной простотой невольно внушает уважение.
