София Нэш - Всего один поцелуй
— Что? — недоверчиво переспросила она.
— Впервые я услышал нечто толковое о своей дочери и должен поблагодарить тебя. Ты совершенно права. Мне лучше, чем кому бы то ни было, известно, что человека невозможно заставить измениться.
— Право… не знаю, что и сказать. Со мной так редко соглашаются. — Она посмотрела ему в глаза: — Особенно ты. Особенно в последнее время, — едва слышно вымолвила она, и он наклонился, чтобы разобрать ее слова.
У нее бешено заколотилось сердце и похолодели руки.
— Куинн, мне так жаль. Я не знала, что твоя жена утонула. Я понимаю, ты очень сильно любил ее и, конечно, испугался, когда увидел свою дочь… — Она замолчала, как только осмелилась взглянуть ему в лицо.
Он приподнял ее подбородок, и она судорожно сглотнула, встретившись с темным непроницаемым взором.
— Ты глубоко заблуждаешься. — Он отпустил ее и сделал шаг назад. — Синтию ослепил блеск лондонских дипломатических кругов, и она выходила замуж в полной уверенности, что меня ожидает головокружительная карьера. Мое скудное жалованье чрезвычайно разочаровало ее, и она нашла утешение в крепких напитках и прочих сомнительных забавах. Она утонула во время ночной лодочной прогулки с одним из своих бесчисленных любовников.
Джорджиана оцепенела от ужаса.
— Ну вот… теперь ты знаешь правду и можешь забыть о соболезнованиях по поводу моей утраты. Они для меня не более чем пустой звук.
Впервые в жизни Джорджиана не торопилась заполнить паузу. Она просто не находила подходящих слов, не знала, как поступить.
О нет, знала.
Она подошла к нему близко-близко, подняла руки, обвила его шею и положила голову ему на грудь, прислушиваясь к глухим ударам его сердца. Он даже не пошевелился.
Джорджиана ласкового погладила кожу над воротником его рубашки, вдохнула аромат, от которого кружилась голова…
И приняла окончательное решение. Решение, которое раскроет тайну, так долго и бережно хранимую в душе, что, казалось, ее уже невозможно выдать.
Она сделает это для него, не думая о себе, не требуя ничего взамен. Она его любит, и он должен понять, что кто-то любит его, таким как есть, каким был всегда. Он достоин признания в любви и с болезненной очевидностью нуждается в ее проявлениях. Сейчас все остальное не важно. Любовь остается любовью, даже если исходит от женщины, скрывающей под многослойными юбками отвратительное уродство.
Она трижды пыталась заговорить, беззвучно открывая рот, и по-прежнему сжимала невероятно широкие неподвижные плечи.
Четвертая попытка увенчалась тихим сдавленным звуком.
— В чем дело, Джорджиана? — спокойно спросил Куинн. — Я просил тебя воздержаться от соболезнований. Для подобных церемоний мы слишком давно знакомы.
— Я… не соболезную. Я всем сердцем сочувствую тебе, вот и все. Мне можно, ведь я знаю тебя целую вечность и жалею, что тебе пришлось столько пережить.
Его руки сомкнулись вокруг нее, словно железные обручи.
— Джорджиана, сейчас тебе надо оттолкнуть меня, — произнес он, уткнувшись в ее макушку. — Сделай это. Поторопись, иначе я не выдержу, и между нами произойдет то, о чем ты потом наверняка пожалеешь.
Кляня собственное малодушие, она теснее прижала ладонь к мокрой ткани, обтянувшей напряженно выпрямленную спину Куинна, и застыла, не в силах произнести ни единого слова. Не в силах поведать о своей великой любви. И уж точно не в силах отпустить его.
Но Куинн оказался куда более ответственным человеком, чем она. Он резко отстранился, давая возможность густому ночному воздуху разделить их.
— Пойдем, я провожу тебя домой. Вероятно, кто-то из гостей еще там, хотя многие разъезжались, когда я отправился искать тебя.
Он обернулся и вопросительно посмотрел на нее. Она стиснула его ладонь и потянула к прибрежной роще, посреди которой таилась маленькая мшистая полянка — всего несколько человек знали о ней. У кромки деревьев Джорджиана выпустила руку Куинна, быстро взглянула на него, отвернулась и шагнула в густые заросли. Она сомневалась, последует ли он за ней. По крайней мере, пока до нее не доносилось никаких звуков, кроме шуршания веток, потревоженных ею самой.
Она ступила на уединенную поляну и с тоской поняла, что он не придет. Но тут он вырос словно из-под земли и стал рядом.
Именно в этот укромный уголок приходили Энтони, Куинн и Джорджиана, если им хотелось укрыться от внешнего мира. Тут они подначивали друг друга и хвастались своими «геройскими подвигами». Здесь неразлучная дружеская троица собралась вместе в последний раз — утром того дня, когда разразилась катастрофа.
Сейчас Джорджиана всем сердцем желала, чтобы он без промедления заключил ее в жаркие объятия, но в глубине души понимала — как истинный джентльмен, он вряд ли будет действовать столь напористо. Он всегда отличался незыблемыми нравственными принципами. Она любила его, в том числе и за это.
— Куинн, — тихо начала она, — я…
Зачем попусту тратить слова? Не он ли говорил, что они для него не более чем пустой звук? О любви не надо рассказывать, ее надо продемонстрировать. Джорджиана думала об этом и одновременно безбожно трусила, словно готовилась предстать перед грозным судьей.
Она шагнула вперед и едва успела прикоснуться к нему, как его руки стремительно окружили, обхватили, опутали ее с ошеломительной силой и отчаянным исступлением.
— Джорджиана, — глухо произнес он, — это безумие.
— Нет, — возразила, она, — совсем наоборот. Это совершенно нормально.
Отыскав ее губы, он принялся жадно целовать ее, и Джорджиана испугалась, как бы не выпрыгнуло у нее из груди сердце, не справившись с томительным ожиданием.
Водоворот страсти захватил ее целиком — от кончиков пальцев до сокровенных глубин ее существа. Самые разные эмоции — изумление, потрясение, неуверенность, восторг — беспорядочно сменяли друг друга, постепенно уступая место всепоглощающему желанию, по мере того как Куинн теснее сжимал ее в объятиях и все ближе привлекал к себе. В его прерывистом дыхании ей слышалась мольба о поддержке и утешении.
И все-таки он отстранился и, удерживая ее лицо в колыбели своих ладоней, хрипло вымолвил:
— О небо, Джорджиана, останови меня. Пожалуйста.
Она накрыла ладонью его колючую щеку и прошептала:
— Нет. Ты мне нужен. Я хочу быть с тобой.
Она все еще не могла поверить, что он отбросил прочь непроницаемое спокойствие и допустил ее в свой внутренний мир. Теперь она видела перед собой совсем другого человека. Им владела не похоть, а давно сдерживаемая потребность в утешении, одобрении, участии. Ему нужно вновь обрести уверенность в том, что он кому-то действительно, по-настоящему, небезразличен.
