Наталия Орбенина - Увядание розы
– Не только падение! – Николай Алексеевич явно настроился использовать случившееся для выяснения отношений с зятем.
– А что еще вы имеете в виду? – Вениамин Александрович закурил еще папиросу.
Судя по тону тестя, разговор предстоял долгий.
– А то я имею в виду, любезный Вениамин Александрович, что просчитался я, опростоволосился на старости лет, позволив дочери за вас выйти! Не любите вы ее, не жалеете, детям позволяете мучить ее! Не по-христиански, не по-мужски поступаете!
– Хоть вы и прекрасный доктор, господин Миронов, но тут вы ошиблись в диагнозе! – зло вскричал Извеков. – Сегодняшний случай – именно случай, и более ничего! Я отношусь к Ольге как должно относиться мне, в моем положении…
– Вот, вот! – перебил его Миронов. – «Мне… В моем положении…» Все только о себе! Чудовищный эгоизм! Душевная жестокость! То, что вы известный романист, никоим образом не выделяет вас среди других объектов для любви. Миллиарды людей на планете любят друг друга просто так. Без чинов, званий, денег, известности! И моя бедная дочь достойна настоящей любви! А не подачек, которые вы ей бросаете!
– Это вы уж слишком! На вас неприятности повлияли, вы возбуждены и агрессивны, доктор! Да еще эта старая ведьма вам наговорила про меня, как всегда, черт ее принес!
– Вовсе нет, я давно за вами наблюдаю и давно вам хотел высказать, да не приходилось к случаю.
Они сухо разошлись, не пожав рук и не пожелав спокойной ночи. На другой день Оля с испугом заметила, что отец и муж не разговаривают и сторонятся друг друга.
– Папа, что такое произошло между тобой и Вениамином?
– Я счел своим долгом высказать твоему мужу свои соображения на предмет ваших отношений.
– Бог мой! – простонала бедняжка.
Перед ее взором всплыла знакомая картина: Агриппина Марковна зло и яростно обличает зятя, стремясь опорочить его в глазах своей дочери Тамары.
Девочка родилась быстро, почти без мучений. Роды принимал старенький доктор, коллега отца, которого тот специально позвал. Ожидая, пока все произойдет, Николай Алексеевич топтался под дверью спальни. Последний раз вот так же он томился, ожидая на свет свою Олю. Несколько раз подходил Извеков. Прислушается, уйдет к себе в кабинет. И всякий раз выходил оттуда все более и более умиротворенным.
Один раз Миронов даже ринулся вслед за ним и успел заметить блеск стекла, мелькнувшего за дверцей шкапчика.
– Попиваете? – Доктор блеснул очками. – Страшно?
– Нет, я привык с Тамарой. – Извеков осекся. – А что до этого, – он мотнул головой в сторону спрятанной бутылки, – так это никого не касается, и вас в том числе, уважаемый тесть!
– Как знать! – Миронов вышел, сердито хлопнув дверью.
У него были дурные предчувствия, и они оправдались. Когда вынесли ребенка и они с опытным коллегой стали осматривать девочку, им стало ясно, что ребенок – не жилец. Миронов застонал и сел, обхватив голову. В комнату, обустроенную под детскую, вошел Извеков.
– Вот! Полюбуйтесь! – закричал Николай Алексеевич. – Вот плоды вашего пьянства! Больной, безнадежно больной ребенок!
– Что вы мелете! Как вы смеете мне такое говорить! – взревел Вениамин Александрович и бросился к новорожденной.
Та тихо попискивала, кривя махонький ротик. Крохотное красное личико искажала гримаса то ли боли, то ли неосознанной смертной тоски некрещеной души. Извеков отпрянул "от дочери.
– Это ложь, злобный навет! Посмотрите, ведь у меня есть и другие, здоровые дети! Что вы на это скажете?
– Я скажу, что мой опыт подтверждает вывод о зависимости врожденных уродств у детей от пьющих родителей! Впрочем, о чем с вами толковать! Бесчувственная душа, безответственный человек!
Самые худшие ожидания оправдались.
Несчастное дите покинуло этот негостеприимный мир через неделю. Оля была безутешна. К ее страданию примешивалась невыносимая боль от равнодушия окружающих. Кроме Николая Алексеевича, прочие члены семьи не очень печалились о смерти малышки. Муж через несколько дней после похорон девочки заявил, что отныне он бы желал как можно реже видеться со своим тестем. Оля знала о разговоре и боялась его продолжения.
– Но я не могу не видеться с отцом!
– Ты можешь навещать его в вашем доме, – последовал ответ.
Через полгода боль утраты чуть поутихла. Отец и муж по-прежнему не желали видеться. Оля разрывалась на части.
– Папа, вы погубите меня оба! Я не могу делить между вами свою любовь!
– Хорошо! Скоро твои мучения прекратятся! – Доктор обнял дочь, заледеневшую от предчувствия.
– Что? Что еще? Какая еще напасть?! – пролепетала Оля.
– Вовсе никакая не напасть. Просто я решил присоединиться к Трофимову в Лондоне. Замечательные вещи он там делает!
Двигает вперед науку. И мне там место найдется!
– Ты поедешь в Лондон? – ахнула Оля.. – Ты оставляешь меня?!
– Так лучше, прежде всего именно для тебя, дружок! – Он поцеловал ее в макушку. – Вряд ли я могу теперь чем-то тебе помочь, а вносить сумятицу и раздвоенность в твою душу не хочу.
Через месяц она провожала Николая Алексеевича в порту. Доктор долго махал платком с палубы парохода. Оля все пыталась его разглядеть, но фигура становилась все меньше, а контуры корабля – все более расплывчатыми. В душе стало пусто и холодно. Она поехала на извозчике домой, но по дороге передумала и завернула к Агриппине Марковне. Более не существовало Для нее на свете души, к которой можно прислониться.
Глава 24
Иван Пепелищев, посвистывая, легкой походкой вышел из редакции. Что ж, очерк хорош, может, даже очень хорош. Завтра выйдет, будут читать наверняка и почти наверняка хвалить. Последнее время вообще все чаще получалось задуманное, перо становилось все легче, все острее. Однако отчего-то не наступало радостного спокойствия человека, нашедшего себя. Постоянная внутренняя неудовлетворенность изъедала душу литератора. Хотелось большего. Невероятной славы, грандиозного успеха.
Узнавания на улицах. Отчего все это присутствует с избытком в жизни Извекова?
Пепелищев притормозил, перешел на спокойный шаг и повернул с Литейного проспекта на Невский.
Навстречу катила разношерстная столичная толпа. Мчались лихачи, трусили извозчики. Медленно проползли голубые вагоны конки, щедро увешанные пассажирами. Звякнул колокол, конка остановилась.
Иван, сам от себя того не ожидая, вдруг оказался рядом с кондуктором и протянул ему три копейки на империал. Сев на лавку, он стал разглядывать пассажиров, полагая подглядеть интересный типаж. Работники, курсистки, студенты, прислуга, старые и молодые, веселые и унылые, гомон, разговоры.
