Мишель Моран - Избранница Наполеона
— Как женщина узнает, что беременна? — вопрошает Наполеон.
Будь я беременна, я бы ни за что больше не подпустила его к себе. Наговорила бы ему с три короба — например, что близость опасна для ребенка.
— Она чувствует усталость, ее тошнит, и, наконец, у нее прекращаются кровотечения. Это самый верный признак.
— Достаточно будет и подозрения на беременность.
— Вы узнаете сразу, как только буду знать я, — обещаю я.
Он наблюдает, как я одеваюсь, и в его взгляде заметно безразличие и даже холодность. Прав был художник, писавший его миниатюрный портрет. Он единственный из всех, кого я знаю, у кого в глазах не видно души. «А что если у него ее нет?» — слышу я голос Марии, но гоню эту мысль прочь.
Я возвращаюсь к своему бюро, а он с кровати за мной наблюдает.
— Тебе хорошо здесь, в Фонтенбло?
Странный вопрос. Вчера, когда он приказал нагишом дожидаться его в постели, — да и сейчас — этот вопрос его явно не волновал. Но обижать его нельзя.
— Не так, как в Шенбрунне, — отвечаю я.
Он поднимает брови.
— В каком смысле?
Я в замешательстве.
— Что вы имеете в виду?
— Ты сказала: «Не так, как в Шенбрунне». Я хочу понять, в чем отличие.
Я поднимаю глаза к расписному потолку и судорожно соображаю.
— В Шенбрунне все расписано, как на корабле. Там не бывает никаких неожиданностей и уж тем более пышных церемоний. — Я здесь всего неделю, но празднества меня уже порядком утомили.
— Король тем и отличается от простолюдина, что носит корону и устраивает роскошные торжества, — возражает он. — Это открыл еще наш дорогой дядя Луи.
«Дядя Луи». Я не сразу понимаю, что речь идет о моем дядюшке, супруге Марии-Антуанетты.
— Я так не считаю. Быть монархом — значит служить своему королевству, — осторожно произношу я. — А не наоборот. Торжества стоят больших денег, а хороший правитель всегда заботится о казне.
— Это твой отец так говорит?
Я поворачиваюсь к нему.
— Это я так говорю. Мне было предначертано стать регентшей при Фердинанде, когда он займет престол. У Фердинанда серьезные проблемы со здоровьем, — добавляю я без утайки.
Наполеон каменеет. Он, конечно, слышал о Фердинанде. Вся Европа знает. Это никакая не тайна.
— И часто в вашем роду встречаются эти проблемы со здоровьем?
Я слышала мнение, что болезнь моего брата — следствие злоупотребления кровосмешением. И у моих родителей действительно все бабушки и дедушки были общие. Но Габсбурги всегда женились на сестрах, и до Фердинанда ничего подобного не случалось.
— Думаю, маме просто не повезло, — говорю я. — Двое больных детей. — Если тебя это так волнует, что же ты не подумал, прежде чем тащить меня во Францию? — Моя сестра Мария-Каролина глухонемая и страдает эпилепсией.
Наполеон с усилием садится. Он уже не молод, к тому же с солидным брюшком.
— Ну, я-то везучий, — заявляет он без тени иронии. — К ногам моего сына почтительно склонится весь мир. Он будет отпрыском величайшего военачальника со времен Александра Македонского. Ничто не встанет на его пути!
— А если родится девочка?
— Сделаем венецианской принцессой. Но у нас будут сыновья! — без тени сомнения произносит он. — Может, один из них уже там завелся…
Я сжимаю губы, подавляя усмешку.
— Стало быть, после смерти твоего отца регентом будет Меттерних?
Вопрос меня шокирует.
— Я… я не знаю. — Не могу себе представить, что отца когда-то не станет. Он еще так молод и крепок здоровьем! Но ведь и мама была молода… — Скорее всего. — Затем я задаю вопрос, который мучает меня с самого декабря: — Это ведь он устроил наш брак, да?
Вопрос ненадолго повисает в воздухе.
— Он агитировал за твою кандидатуру, как и подобает послу. Они все наперебой сватали своих принцесс, — не вдаваясь в подробности, отвечает он, и теперь я вижу, в чем состоял замысел Меттерниха. Вот бы найти способ предупредить отца о его предательстве!
— Но князь Меттерних жаждал этого больше всех! — не отстаю я.
— Расскажи мне о своем отце, — просит Наполеон, игнорируя мой вопрос. — Как он правит страной?
— С тщанием, — отвечаю я. Но я полна решимости вернуться к разговору о Меттернихе. Просто надо дождаться подходящего момента. — Его финансы всегда в полном порядке. И раньше тоже всегда так было. — Пока не явился ты и не затребовал чудовищных репараций от нашей поверженной страны. — Дважды в неделю он выходит к своим подданным, что бы ни случилось. Для него нет ничего важнее.
Наполеон изучающе смотрит на меня.
— Следовательно, ты понимаешь, что значит править империей. Это бесконечный труд, бесконечные ожидания, церемонии, празднества, войны. — Взгляд его смягчается. — Если здесь, в Фонтенбло, ты будешь себя хорошо вести, тебе ни в чем не будет отказа.
У меня тут же мелькает мысль о Зиги.
— Полина мне сказала, ты хотела бы вернуть себе собаку, — говорит он.
Я поражена — и тем, что он будто прочел мои мысли, и тем, что Полина замолвила за меня словечко.
— Это… это было бы замечательно.
— Считай, что уже сделано. — Он встает и застегивает штаны. — Завтра будь готова к шести.
— Готова к чему? — не понимаю я. Я думала, торжества закончены.
— К свадебному путешествию. Мы едем в Голландию, — сообщает он. — Скажи камеристкам, пусть сложат твои теплые вещи. И обувь будет нужна удобная.
Он закрывает за собой дверь, большего мне знать не положено. Но разве это сейчас важно? Мне привезут Зиги!
Не успеваю я от радости броситься на кровать, как раздается стук в дверь. Это Гортензия.
— Пришла помочь вашему величеству собрать вещи, — говорит она.
Я делаю шаг в сторону, давая ей войти. На ней белое платье с бесстыдно низким декольте. Даже в моем пеньюаре приличнее показаться на публике.
Но ее серо-голубые глаза хранят невинное выражение, а каштановые волосы пышным ореолом обрамляют изящную головку. Мы с ней впервые наедине, и я теряюсь, не зная о чем говорить с голландской королевой.
— Значит, вы уже знаете про поездку в Голландию? — спрашиваю я.
— Об этом все знают, ваше величество. С нами едет половина двора. Выезжаем завтра в шесть. — И тихонько добавляет: — Он никогда не ездит в одиночку.
Мы сидим за моим письменным столом напротив друг друга. Я на семь лет моложе, но меня привезли во Францию занять место ее матери и родить императору ребенка, чего у Жозефины не получилось. У Гортензии есть все основания меня ненавидеть, но при внимательном взгляде на нее я убеждаюсь, что она чувствует себя совершенно комфортно, как будто нет ничего естественнее, чем сидеть рядом с женщиной, отнявшей корону у твоей матери.
