Мишель Моран - Избранница Наполеона
— «Весь вражеский лагерь мне подвластен…»
— Ты для нее всего лишь камергер. Не забывай об этом, mon ami. А за меня она хотела бы выйти замуж!
Меня охватывает жгучая ненависть к этому человеку, возомнившему, что хорошо знает Полину.
— Тогда на вашем месте я бы был вдвойне осмотрителен, — злорадно советую я. — Кандидаты в мужья у нее долго не задерживаются. Ахилл де Септей оказался сослан, Бланджини поспешил удрать сам, а куда подевались остальные — и вовсе только Богу известно. Полегли где-то на полях сражений.
Я вижу, что он шокирован, и радуюсь.
— «И только он один неуязвим… Тешит себя тем, что смотрит на меня безразличным взором».
Мы оба смотрим на императора. Он держит под руку Марию-Луизу, но целиком поглощен устроенным Полиной представлением.
— «Он в том возрасте, когда приходит любовь. Когда любить так же естественно, как дышать… Нет, я обязана завоевать такое гордое и великое сердце!»
— Браво! — кричит де Канувиль, едва смолкает ария. — Браво! — Он бросается к Полине с объятиями, но та направляется к Наполеону.
— Не знал, что ты будешь петь Армиду, — произносит император и смотрит на нее отнюдь не братскими глазами.
— Но это же твоя любимая опера! — говорит Полина, а Мария-Луиза прищуривается.
Вечер продолжается, я смотрю, как наша новая императрица под руку с императором переходит от одного гостя к другому. Интересно, как она все это воспринимает — полуодетые женщины, ретивые музыканты, двусмысленное представление, устроенное сестрой в честь брата.
Не знаю, догадалась она уже или нет, что вазы, из которых гости берут закуски, вырезаны по форме хозяйского бюста. Пока что Мария-Луиза держится с большим достоинством, но я немало повидал королевских особ и могу себе представить, какие страсти порой бушуют за невозмутимой внешностью.
Когда гости расходятся по экипажам, я обнаруживаю, что императрица стоит в одиночестве.
— Вашему величеству понравился вечер?
Мария-Луиза озирается, находит глазами Наполеона — он на ступенях замка беседует с сестрой, — и выражение у нее становится настороженным.
— Моя золовка… полна энтузиазма, — аккуратно произносит она
— Да, — с не меньшей осторожностью отвечаю я. — Жажда жизни — фамильная черта Бонапартов.
— Жизни и праздников. Говорят, завтра будет еще один прием, его дает военный министр. А потом свой бал устраивает королевская гвардия.
Я оглядываюсь на Наполеона, который с таким нежным выражением лица смеется над чем-то вместе с Полиной, что незнающий человек вполне мог бы принять ее за невесту.
— Скажите мне, — спрашивает императрица вполголоса, — когда же он правит?
— Думаю, сейчас это простительное возбуждение, все-таки свадьба…
Я не могу оторвать взор от этой пары, от того, как он приглаживает Полине волосы, как трогает ее за локоть.
— Вы ее любите, правда?
Вопрос повергает меня в оторопь, я даже делаю шаг назад.
— Отец научил меня наблюдать за людьми. Он считает, это главное искусство для дипломата. А дипломатическое искусство — неотъемлемое качество любой королевы.
Самообладание возвращается ко мне не сразу.
— Мы познакомились на Гаити, — рассказываю я, сам не зная, зачем. — Тогда она была… совсем не такая.
Мария-Луиза кивает, словно все понимает.
— Вы образцовый царедворец. Никто этого не видит. Спасибо, что предупредили меня о Компьене.
Я внимательно смотрю на нашу рослую белокурую императрицу и думаю, поймет ли когда-нибудь император, какой незаурядный человек его молодая жена.
— Ваше величество пошли на большую жертву, оставив Австрию.
— Это правда, — тихо соглашается она. — Но мне кажется, вы как раз тот человек, кто способен это оценить.
За семь лет в Париже я ни от кого не слышал подобных слов, даже от Полины.
— Вас никогда не тянет вернуться домой? — спрашивает она.
Я на мгновение закрываю глаза.
— Дня не проходит, чтобы я об этом не думал.
— Но она держит вас здесь.
Это не вопрос, а утверждение, но я не спорю.
Глава 13. Мария-Луиза
«Я не такой, как все. Общепринятые нормы морали и приличия на меня не распространяются».
НаполеонФонтенбло
Свершилось. Я замужем. И, хотя я понимаю, что отец не искренен, когда пишет: «Желаю тебе и твоему мужу одной только радости», чтение этих слов все равно вызывает у меня тошноту. Я сижу за письменным столом в своих новых покоях во дворце Фонтенбло и при взгляде на письмо отца начинаю плакать. «Одной только радости тебе и твоему мужу». Радость у меня была бы, если б я вышла замуж за Адама и осталась в Австрии, чтобы присматривать за Фердинандом. Но ложиться в постель с мужчиной вдвое старше — какая уж тут радость? С мужчиной, который после первого же раза предупредил, что является «императором с большим аппетитом» и что я должна быть готова к тому, чтобы «видеть его» ежедневно, а то и по два раза на дню.
Я знаю, что ответ отцу должна составить в таких же приличествующих выражениях, чтобы ничем не навредить ни себе, ни Австрии, когда шпионы французского императора его вскроют. Я беру перо и заношу его над чернильницей, когда дверь распахивается и входит Наполеон.
— Сир.
Я поднимаюсь и надеюсь, что мои слезы незаметны. Он медленно растягивает губы в многозначительной улыбке, и я сразу понимаю, что ему нужно.
— Разденься! — велит он, и я чувствую, как пылают мои щеки.
— Может, вы желали бы…
— Я уже сказал, чего бы я желал. Разденься и нагнись.
Я ахаю.
— Над кроватью?
— Или над креслом, сама выбирай.
У меня схватывает живот, а кровь закипает таким огнем, который не потушить и океаном воды. Я сбрасываю халат и сорочку на пол. Потом молча забираюсь в кровать и ложусь на спину.
— Я сказал…
— Я вас слышала. Но я французская императрица, а не дешевая девка.
На мгновение он замирает, видно, как в нем борются уважение и бешенство. Затем делает шаг к постели.
— Прекрасно, моя немецкая розочка.
Он расстегивает штаны и залезает на меня, не раздеваясь. Чуть больше минуты — и дело сделано. Кончив, он перекатывается на спину и лежит, глядя в потолок с таким видом, будто совершил какой-то подвиг.
С Адамом было бы все иначе. Он держал бы меня в объятиях и покрывал нежными поцелуями мою голову, начиная от макушки, медленно продвигаясь к губам. Потом я бы уснула у него на груди, под стук его сердца.
