Кэтрин Сатклифф - Симфония любви
Наконец она поднялась и на несколько секунд прислонилась к подоконнику, пока не убедилась, что ноги держат ее.
Стараясь выровнять дыхание и справиться со своим гневом, она повторяла про себя поговорку: «Доброта питает душу, а жестокость разрушает ее». Но это не очень помогало, особенно когда она вспоминала, как его рука сжимала ей грудь.
Схватив упавшую на пол корзинку, и прижав ее к груди, она выскочила в коридор, прислонилась к стене и закрыла глаза.
Господи милосердный, как долго она еще выдержит такое?
Ребенком, чтобы унять вспышку гнева, она тщательно полоскала рот мыльной водой. Это помогало. Она скоро успокоится, если не будет видеть этого мерзавца. Как он посмел швырять ее, как мешок с мукой? Как ин посмел так бесстыдно приставать к ней? От одной мысли об этом ее бросало в дрожь. Даже теперь она ощущала, как его пальцы, подобно маленьким раскаленным уголькам, впиваются в ее грудь, заставляя вспоминать Молли и Тадеуса и то, как искажалось лицо Молли в блаженной и непостижимой агонии.
Закрыв глаза, Мария сглотнула и крепче прижала корзинку с нитками к животу. Колени ее подгибались, в груди саднило.
Затем она вернулась к двери.
Салтердон продолжал смотреть в окно. Он сидел спиной к ней, и прохладный ветерок шевелил его длинные темные волосы. В вечернем свете он выглядел мальчишкой, и ей вдруг стало стыдно за те ужасные, полные ненависти слова, что она бросила ему в лицо, которые порядочный человек, находящийся в здравом уме, не имеет права обрушивать на ближнего.
Испытывая отвращение к самой себе, Мария вернулась в свою комнату, бросила на пол корзину с клубками, схватила кувшин, плеснула побольше воды в умывальный таз и зачерпнула пригоршню жидкого мыла.
Она долго полоскала рот, яростно терла зубы и губы (так часто делал отец), пока не перестала злиться на себя, а затем в изнеможении оперлась на спинку кровати, чувствуя себя виноватой и перед хозяином, и перед собой. – Что я натворила? – вслух спросила она. Как бы отвечая на ее вопрос, поднявшийся ветер пошевелил занавески, отчего неяркие блики пробежали по суровому лику святого Петра на потолке. Создалось впечатление, что он погрозил ей пальцем.
«Я должна извиниться», – подумала Мария. Она подошла к двери в комнату герцога. Он сидел в той же позе, нахохлившийся и отрешенный. Расправив плечи, она приблизилась к нему и взглянула за окно на темнеющий сад. Хозяин не пошевелился и не издал ни звука, и она вопросительно взглянула на него, надеясь, что он подскажет ей путь к сближению. Но его лицо оставалось хмурым, губы крепко сжатыми. Очевидно, он не собирался облегчать ее участь. Внезапно ее осенило.
Ни слова не говоря, она ухватилась за спинку кресла, повернула Салтердона и покатила к двери, затем вытолкнула кресло из комнаты и повезла по длинным коридорам, с беспокойством ища знакомые приметы.
Наконец они оказались рядом с залом, где стояло пианино.
При свете дня комната производила неизгладимое впечатление. Солнечные лучи, проникавшие внутрь помещения сквозь световые люки и широкие окна, освещали портреты и натюрморты в позолоченных рамах, висевшие на обтянутых алым шелком стенах. Диваны, скамейки и позолоченные стулья, расставленные на некотором расстоянии друг от друга, чтобы оставить место для пышных дамских платьев, располагались в центре зала. Таким образом, присутствующие имели возможность не только наслаждаться звуками пианино, но и без помех рассматривать развешанные на стенах шедевры.
Взглянув на Салтердона, Мария увидела, как напряглись его плечи, а пальцы с силой сжали подлокотники кресла.
– Иногда, ваша светлость, перемена обстановки помогает исправить настроение. Возможно, человеку вашего ума и темперамента упражнения с клубками показались слишком скучными.
Он шевельнулся, пытаясь повернуть кресло и избежать встречи с этой комнатой…
– Нет, нет, – возразила она. – Лорд Бейсинсток говорил мне, что это ваша любимая комната. Он рассказывал, что мальчишкой прятался здесь и слушал вашу игру.
Его голова слегка повернулась.
– Вы разве не знали, ваша светлость? Похоже, лорд Бейсинсток очень завидовал вам и вашему таланту. Он говорил, что в свое время вы были настоящим виртуозом.
Он что-то рассерженно прорычал и попытался вырвать управление креслом из ее рук.
– Он также рассказывал, что ваш отец считал музыку занятием женщин и простолюдинов. Он заявлял, что не позволит сыну тратить время на женские глупости. Это не по-мужски и не годится для будущего герцога Салтердона. Мужчины должны быть финансистами, охотниками. Мне говорили, что после смерти родителей вы часами просиживали за фортепиано. Иногда ваше лицо было залито слезами.
– Как печально, – тихо продолжала Мария, не отрывая взгляда от затылка Салтердона. – Что человек вынужден зарывать в землю такой талант. В мире слишком мало музыки. Ваш дар мог бы приносить столько радости страждущим.
– Больше… никогда! – внезапно выкрикнул он и ударил кулаками по подлокотникам кресла.
Она вздрогнула, а затем, крепко обхватив дрожащими руками рукоятку на спинке кресла, покатила его к пианино.
– Нет, – запротестовал он.
– Не вижу смысла лишать себя…
– Увезите… меня… отсюда!
Она поставила кресло перед инструментом и отошла.
Салтердон смотрел на клавиши. Его побелевшие пальцы с силой стискивали подлокотники, на щеках играли желваки. Затем он поднял кулак и с силой опустил его на черно-белые пластинки.
Комната наполнилась резкими диссонирующими звуками. Он ударил по клавишам еще, а затем еще раз. Мария, не в силах больше вынести этой какофонии, схватила его руки и прижала к своей груди, чувствуя, как они дрожат.
– Остановитесь, – взмолилась она. – Вы опять поранитесь. Нет, я не отпущу вас, пока вы не пообещаете мне успокоиться.
– Нет! – выкрикнул он, и с силой оттолкнул девушку от себя. Она налетела на пианино, и комната опять наполнилась громкими звуками. – Оставьте… меня… черт возьми… в покое!
– Так не пойдет, ваша светлость. В любом случае, – она опять схватила его за руки, – я не могу пренебречь своими обязанностями и дальше терпеть ваше отвратительное и самоубийственное поведение. И прекратите нападать на меня, иначе мне придется снова связать вас.
– Сука!
– Герцогиня надеется на меня…
– Шлюха!
Салтердон опять оттолкнул ее, наклонившись при этом вперед. Кресло выскользнуло из-под него, и он всем телом навалился на Марию, прижав взвизгнувшую девушку к пианино.
Клавиши врезались ей в ягодицы, крышка упиралась в спину… Она с трудом дышала под тяжестью навалившегося на нее тела. Лицо герцога оказалось всего в нескольких дюймах от ее лица. Сердце ее замирало, дыхание участилось. Она вспомнила, как несколько секунд назад прижимала к груди руку герцога, и перед ее внутренним взором всплыло изображение двух сплетенных тел на кухонном столе перед горящим очагом: груди женщины были обнажены, а мужчина жадно ласкал их губами и языком. Только это были не Молли и Тадеус, Салтердон и…
