Кэтрин Сатклифф - Симфония любви
Он накрыл ладонью ее грудь. Мария вскрикнула, сбросила его руку и попыталась отвернуть свое лицо. Вкус его губ вызывал у нее отвращение и ярость.
– Хватит, – сквозь зубы сказала она и, высвободившись наконец, встала на колени. Ее волосы распустились и спадали на одно плечо, закрывая пол-лица. Губы Марии онемели, щека казалась поцарапанной.
Тадеус ухмылялся. На его лице отражались те же чувства, что в тот вечер на лице Молли.
– Понравилось, а? – хрипло спросил он.
– Нет, – безжизненным тоном ответила Мария и вытерла рот тыльной стороной руки.
– Неправда. Мужчина всегда знает об этом. Женщина пахнет по-особому, когда возбуждается.
Вдали послышался звук колокольчика. На мгновение облегченно прикрыв глаза, Мария вскочила. Тадеус пытался схватить ее за лодыжку, но она увернулась.
– Ты становишься слишком фамильярен.
– А кто в этом виноват? – его похотливая улыбка заставила девушку отшатнуться.
Мария бегом бросилась к дому. На пороге, уперев руки в бока и недовольно надув губы, стояла Гертруда. Экономка переминалась с ноги на ногу.
– Он проснулся и хмур, как медведь. Тебе лучше набраться терпения на сегодняшний вечер. А пока приведи в порядок волосы – они совсем растрепались. И стряхни с юбки прилипшую траву.
– Со мной что-то еще не в порядке? – спросила она, торопливо шагая вслед за Гертрудой по бесконечным коридорам.
– Точно. Ты могла бы держаться подальше от этого несносного конюха. Приличная девушка не должна портить себе репутацию общением с подобными парнями.
– Сомневаюсь, что дочь бедного викария достойна лучшего общества, – ответила Мария с такой горечью, что Гертруда замедлила шаг.
Экономка проводила Марию в ее комнату. Пока девушка торопливо расчесывала волосы и скалывала их на затылке в обычный тугой узел, Гертруда открыла шкаф и схватила платье, которое штопала сегодня утром.
– Я застираю пятна от травы, – недовольно вздохнула она.
– Боже милосердный! Ты поднимаешь такой шум, как будто мы занимались невесть чем. Это был всего лишь поцелуй. Я даже не придала этому особого значения.
Мария недовольно смотрела на свое отражение в зеркале, на потрескавшиеся губы.
Гертруда встала позади нее. С ее лица сошло озабоченное выражение, но тон оставался взволнованным.
– Послушай меня, девочка. Дважды нам приходилось из-за него расставаться с хорошей прислугой. Это были приличные девушки, пока не попали в его грязные руки. Он опозорил их, сначала сделав им ребенка, а потом отказавшись жениться.
– Можешь не беспокоиться, – твердо заявила Мария и вздрогнула, представив, что он опять касается ее.
– Это последние слова перед потерей невинности. И ты еще будешь отрицать, что он тебе нравится?
– Конечно, – выпалила она. – Буду!
– Тогда ты лжешь самой себе. Каждый раз, когда он входит в комнату, ты вспыхиваешь и смущаешься.
Она открыла рот, собираясь возразить, что смущается только из-за того, что видела его обнаженного, когда он занимался любовью с Молли на кухонном столе, а он, в свою очередь, тоже имел возможность видеть ее без одежды… И все это из-за ее склонности к мечтаниям. Но вместо этого она отбросила испачканное платье и взяла другое из рук Гертруды.
Экономка покачала головой и прищелкнула языком.
– Повторю тебе то, что мать говорила тебе с тех пор, как у тебя стала расти грудь: то, что Господь поместил между ног женщины, можно отдать лишь одному-единственному мужчине – единственной настоящей любви. Твоя девственность – самая большая жертва на алтарь любви.
– Моя мать ничего мне такого не говорила, – заявила Мария и, фыркнув, направилась к двери в комнату Салтердона.
– А должна была! – крикнула Гертруда ей в спину.
С раздраженным вздохом Мария наконец справилась с лентами чепца, затем схватила соломенную корзинку с клубками ниток и вбежала в комнату герцога, оставив что-то недовольно бормотавшую Гертруду в одиночестве.
Когда она подошла, Салтердон, как обычно, не обратил на нее внимания. Он неподвижно сидел у окна, и ветер ласкал его порозовевшие щеки.
– Простите, что опоздала. Я… – она прикусила губу, лихорадочно подыскивая оправдания своей задержке, а затем торопливо сказала: – Я писала письмо вашей бабушке.
Это не ложь, хотя и не совсем правда, подумала она, испытывая угрызение совести.
Он издал резкий звук – глубокий горловой смех, заставивший девушку удивленно взглянуть на него. В этой неожиданной усмешке слышались удивление и ярость. Затем он поднял на Марию свои серые глаза, и его губы искривились в циничной ухмылке. Она в замешательстве отступила и оглянулась. Ее взгляд упал на хорошо видное из окна лоскутное одеяло, расстеленное под голыми ветвями вяза, где всего несколько минут назад сидели они с Тадеусом.
Мария зарделась и на мгновение закрыла глаза.
– Разве у меня не может быть личной жизни? – с жаром спросила она и поставила корзину ему на колени. – Могу я хоть немного заняться собой? Никого не должно волновать, что я делаю в свободное время.
Салтердон опять рассмеялся. Прищурившись, он смотрел на нее, как на дешевую проститутку в таверне, и этот взгляд заставил ее вскинуть голову и сжать зубы.
– Вы гадкий извращенец, – взорвалась Мария и повернулась к выходу.
Он схватил ее за руку и рывком опрокинул к себе на колени, лицом вниз. Голова ее оказалась у самого пола, а ноги болтались в воздухе. Она вскрикнула, когда его рука сильно сжала ее ягодицы, а затем дернулась и снова вскрикнула, почувствовав, что он просунул под нее другую руку и стиснул ей грудь.
Брыкаясь и размахивая руками, она сползла на пол. Салтердон смеялся.
Откинув голову назад, Мария поднялась на четвереньки и полными слез глазами смотрела на герцога сквозь упавшие на лицо волосы.
– Вы низкий и жестокий человек! – голос ее и срывался, слезы ручьями бежали по щекам. – Подумать только, я уже была готова полюбить вас, поверить что вы довольно приятный, но просто непонятый человек.
Мало-помалу ухмылка исчезла с лица Салтердона.
– Все предупреждали меня, что вы животное, – процедила она сквозь зубы. – Но я не верила им. Я не верила, что человек может быть таким безнравственным и лишенным всяких моральных устоев.
Она закашлялась, прикрыв рот рукой и изо всех сил стараясь подавить клокотавшую в ней ярость. Она тряслась всем телом и делала попытки встать, стараясь держаться подальше от герцога. Он с каменным лицом продолжал смотреть ей прямо в глаза.
Наконец она поднялась и на несколько секунд прислонилась к подоконнику, пока не убедилась, что ноги держат ее.
Стараясь выровнять дыхание и справиться со своим гневом, она повторяла про себя поговорку: «Доброта питает душу, а жестокость разрушает ее». Но это не очень помогало, особенно когда она вспоминала, как его рука сжимала ей грудь.
