Мари-Бернадетт Дюпюи - Ангелочек. Время любить
Гильем бросился к Анжелине и закрыл ей рот страстным поцелуем, крепко обнимая одной рукой. На Анжелине была шелковая шаль и хлопчатобумажная блузка, поэтому Гильем мог другой рукой ласкать ей грудь.
— Моя красавица, моя дорогая! — шептал он. — Только ты одна можешь меня удовлетворить, свести с ума.
Анжелина вновь почувствовала его теплые сладострастные губы, скользившие теперь по ее затылку и шее. У Анжелины закружилась голова, в ее памяти всплыли воспоминания, связывающие ее с Гильемом, воспоминания об инстинктивном ответе ее тела на ласки любовника. Гильем почувствовал, что она готова сдаться, и удвоил свои усилия.
— Анжелина, я по-прежнему тебя люблю! Ты моя! Ты преследовала меня в моих снах!
После этих слов Гильем издал жалобный стон и упал на колени. Ловким движением он поднял верхнюю и нижнюю юбки и прижался лбом к низу живота Анжелины. Анжелина выронила фонарь. Стекло разбилось, пламя погасло.
— Нет, нет! Остановись! — простонала она.
Гильем разорвал ее батистовые панталоны — его била лихорадочная дрожь, и он был не в состоянии по-другому снять их. И тут же с животной жадностью он припал губами к ее интимному цветку, от которого, по его словам, исходил запах теплого меда. Анжелина опустила руки на голову Гильема, пытаясь оттолкнуть его. Но он упорствовал в своем стремлении.
Потрясенная Анжелина стонала, уступая мужчине, который ласкал ее женскую плоть. Вдруг она, задыхающаяся, напряглась, а низ ее живота задрожал от непроизвольных спазмов. Гильем пил из этого потаенного источника, сраженный пьянящим наслаждением. Он не спешил выбираться из-под ее юбок. И тут Анжелина пришла в себя. Она осознала, что сейчас произошло.
— Боже мой! Уходи! — пролепетала она.
Гильем не спеша поднялся. Было слишком темно, и они не могли видеть выражения лиц друг друга.
— Ну? Только посмей мне сказать, что ты больше меня не любишь! — прошептал он.
— Мне сказать нечего, — вздохнула она. — Уходи! Это больше никогда не должно повториться. Оставайся в мануарии вместе со своей женой, которой ты, похоже, изменяешь.
— Сжалься! Ни слова больше о Леоноре! — оборвал он ее. — Она подарила мне сына. Я питаю к ней глубокое почтение. Но ты, ты… Мы должны встречаться, Анжелина.
Гильем попытался обнять ее за талию, но она, растерянная, отстранилась.
— Гильем, прошу тебя! Я больше не попаду в твои сети. Ты надеялся, что я брошусь тебе на шею, что я буду умолять тебя любить меня и дальше?
— Тем не менее ты прибежала на свидание, — язвительным тоном отметил Гильем. — И, как и прежде, не очень-то сопротивлялась.
— Грязный подонок! — выкрикнула Анжелина, давая ему пощечину. — Признаю, я проявила слабость, мне нет оправдания. Но это послужит мне хорошим уроком. Я буду бегать от тебя, как от чумы, поскольку способна позволить овладеть собой в риге.
— Анжелина, прости меня! — воскликнул Гильем. — Я думал, что можно все начать сначала. Послушай, я признаю свою вину. Да, я должен был тебе написать, но считал это бесполезным. Если бы я это сделал, ты прочла бы слова, полные любви и сожаления. Меня нес поток новой жизни… Это путешествие на корабле, освоение островов, управление плантацией… А ребенок — это был дар небес! Если бы ты знала, до чего он красив, мой Бастьен!
Это были роковые слова, поразившие молодую женщину в самое сердце.
— Твой Бастьен! — с трудом выговорила она.
Анжелина сжала зубы, сдерживаясь, чтобы не бросить Гильему в лицо, что у него есть еще один сын, старший, первенец.
— Разумеется он красивый, — задыхаясь, выговорила она. — Забудь обо мне и возвращайся к своей семье. Наша жизнь такая хрупкая! Она висит на волоске. Не надо все портить, пытаясь увидеться со мной. Мы вели напрасный разговор и зря дали волю своим чувствам. Это грех. И мне стыдно за себя.
— Прощальный поцелуй?
— Только не это!
Анжелина бросилась прочь. Луна освещала подлесок своими голубоватыми лучами. Воздух был пропитан едва уловимым ароматом свежей земли и более стойким запахом, принесенным с соседних лугов, на которых цвели высокие травы.
«Прощай, прощай, Гильем! — повторяла Анжелина, бежавшая по тропинке, которая вела на улицу Мобек через скалистую насыпь, поросшую мхом. — Я храню самый дорогой из всех твоих подарков — моего ненаглядного малыша Анри, моего сына, нашего сына».
Глава 5
Песня Анжелины
Луиджи уже отчаялся получить деньги, которые попросил у своего единственного друга, отца Северина. Он начал сомневаться, что Долорес отправила его письмо.
В то хмурое утро Луиджи играл на гитаре, стараясь вспомнить французские напевы. Без денег, на которые так рассчитывал, он упорно отказывался переезжать в домик в горах, достоинства которого на все лады расхваливала его любовница. В большом каталонском городе становилось все жарче, несмотря на ветер, иногда дувший со Средиземного моря.
Нога Луиджи почти восстановилась. Теперь он мог ходить, опираясь на палку, что ему было совсем не по душе. И поэтому он редко покидал маленькую комнату наверху, из окна которой так долго любовался собором, что мог воспроизвести в воображении каждую архитектурную деталь.
Белые голуби часто садились на подоконник всегда открытого окна. Луиджи кормил их хлебными крошками или кусочками анисового пирога, который ему не нравился.
— Что же это за мелодия? — тихо спрашивал он самого себя. — Я слышал ее в той деревне, в Бьере, в день Святого Иоанна летнего.
Черные глаза Луиджи, в которых играли золотистые искорки, когда он пребывал в хорошем настроении, пристально смотрели в одну точку на стене напротив. Вопреки его воле перед ним возникло лицо Анжелины, такое, каким он часто видел его перед мысленным взором, лицо молодой женщины удивительной красоты, с тонкими, правильными чертами, с околдовывающими глазами. «С глазами цвета весны или осени, — думал Луиджи. — Во время нашей первой встречи я сказал ей, что она украла цвет у апрельских фиалок, у октябрьских бессмертников, у майской сирени. Что за удивительное создание эта Анжелина! Наивная, веселая, но одновременно сильная и строгая. Лучше забыть о ней. Она наверняка вышла замуж. Разве найдется мужчина, который не захочет связать свою судьбу с такой чаровницей? А что я? Я принц ветров и больших дорог».
Луиджи иронично усмехнулся. За прошедшие месяцы его веселость и задор улетучились, уступив место горькой меланхолии.
— Меня пронзила отравленная стрела, — напевал он. — Любовь попала в плен, по ту сторону Пиренеев… Такая прекрасная любовь, нет, прекрасный предмет любви!
