Елена Арсеньева - Краса гарема
Его лицо исказилось откровенной гримасой недовольства и разочарования, и Марья Романовна вдруг догадалась, что именно этого господин и жаждал. Если бы он просто хотел ею обладать, он набросился бы на нее, зная, что она не противилась бы, желая спасти Наташу. Но ему нужны были ее мольбы, ее унижение, а не просто покорность!
Почему? Она не могла этого понять.
Он словно бы мстил Маше за что-то. Но за что, если они прежде ни разу не виделись?!
– Единственное, чего я ей еще не давала, – донесся до нее вдруг взволнованный голос Айше, – это настойки мангвальды. Но я просто не решилась. Ведь это такое средство, приняв которое женщина может сойти с ума и заболеть хворью вечно неутоленного желания. Она будет назойливо преследовать вас, умоляя овладеть ею где угодно и когда угодно, ибо утратит понятие о приличиях. Она возненавидит прочих обитательниц гарема, будет беситься от ревности. Она станет метаться, как одержимая, когда вас нет, и выть, словно волчица, призывающая своего волка. Она не сможет жить без вас!
– Ты говоришь, она будет находиться в состоянии непрерывного желания? – перебил господин. – Но я слышал, что это непосильно для женщины и она в конце концов отдается первому попавшемуся мужчине, а если никого нет поблизости, удовлетворяет себя сама.
– Да, – согласилась Айше, – такое может случиться, если дать женщине красной мангвальды. А я бы заварила ей черную. Тогда никто не утолит голода и жажды ее тела, кроме вас, даже полк солдат. Она и помыслить ни о ком не сможет и скорее убьет себя от тоски, чем отдастся другому!
Глаза незнакомца довольно блеснули:
– Вот как? Но это великолепно. Значит, ты приготовишь настой черной мангвальды и дашь ей?
– Господин, – растерянно пробормотала Айше, – на это потребуется два дня…
Незнакомец взглянул на онемевшую от ужаса Марью Романовну и злорадно усмехнулся. И она окончательно поняла, что ни о какой любви к ней и речи здесь нет, он даже не испытывает особенного вожделения, и все, что ему потребно, – это унизить, страшно унизить ее, а если даже она погибнет, сие ему будет безразлично.
Что, что, что она сделала ему?! Какое зло причинила?! Ведь их пути никогда не пересекались!
А может быть, наконец предположила Марья Романовна, дело вовсе не в ней? Вдруг, унижая ее, он мстит кому-то другому?
Но кому?!
Покойному Ванечке? Зловредному дядюшке? Александру Петровичу Казанцеву?!
Маша не ведала ответа. Единственное, о чем она сейчас молилась, это чтобы ее хоть ненадолго оставили одну, дав возможность собраться с силами.
И небеса, наверное, еще не совсем от нее отвернулись, потому что в дверях неожиданно появился Керим и склонился низко, насколько позволял ему объемистый живот:
– Господин, нижайше прошу прощения. Вы наказывали немедля звать вас, если появится тот человек… тот русский, Климов. Он здесь!
Незнакомец насторожился, глаза его сузились. Он кивнул, знаком приказал Кериму уйти и повернулся к Айше:
– Я ухожу. Вели хорошенько охранять ее, Айше, пока будешь готовить свою настойку. Пусть это время пленница проведет здесь, среди сиих картин. Пусть вдоволь насмотрится на них. Знания эти пригодятся ей после того, как я откликнусь на ее неистовые, униженные мольбы. Может быть, откликнусь… А может быть, и нет!
Он с издевкой посмотрел на Марью Романовну, которая прилагала последние усилия, чтобы не закричать от ужаса и не зарыдать от страха, – и наконец-то вышел. Следом выскользнула Айше, бросив на Машу недобрый взгляд.
* * *К полудню в доме Мюрата уже все было готово к приему гостей. Оставалось только хорошенько протопить печи, для чего требовалось огромное количество песо[19] дров. Мюрат не жалел денег, чтобы поразить воображение этих русских дикарей, бок о бок с которыми ему приходилось жить. Все ради великой цели… Ненависть его к человеку, из-за которого он принужден был влачить существование в этой стране, которую он тоже ненавидел всеми фибрами души, другого, наверное, довела бы до изнеможения, однако Мюрат к своему чувству привык и даже сжился с ним. К тому же он знал, что в один прекрасный день отомстит… Ему казалось, что этот день наступит вот-вот, однако вчера глубокой ночью появился Климов – и Мюрат понял, что все пошло кувырком.
Климов был из тех русских, которые ненавидят своих соотечественников. В каждой стране находились такие, Мюрат на сей счет не обольщался. Конечно же, имелись они и во Франции, и в Османской империи. Из них опытные ловцы душ вербовали шпионов для своих держав. Когда Климов служил по ведомости Коллегии иностранных дел, он принес Мюрату немало пользы. Однако был схвачен с поличным, бежал – и вот теперь жил по подложным бумагам, которые ему выправил тот же Мюрат, умеющий быть признательным, это раз, а два – знавший, как использовать, казалось бы, никчемушного агента.
Как чиновник Климов уже не мог себя проявить, однако в роли ремонтера Сермяжного просто сам себя превзошел. Такой бездны артистизма даже Мюрат, сам притворщик и лицедей, чувствовавший бы себя как дома даже на сцене «Комеди Франсез», не предполагал. Именно благодаря Климову удалось подобраться к врагу так близко, как сие мечталось Мюрату. И только из-за него же этот враг внезапно выскользнул из рук Мюрата, которые уже готовы были стиснуться на ненавистном горле…
Мюрат знал людей, а уж недруга своего, его железную непреклонность он успел изучить за тот месяц, что смельчак русский провел в его плену, на дне ямы, где узник сидел, гнил и ждал неминуемой смерти. И вот теперь выяснилось, что он не сидел и не гнил, а смотрел, слушал – и мотал на ус. Как, каким образом этот человек смог освоить тайну узлов и пут, в которые Мюрат посвящал только самых доверенных своих слуг?! Один старый моряк, некогда служивший у Сюркуфа Грозы морей[20], научил его когда-то вязать морские узлы. К этому добавились некие восточные хитрости, и в результате Мюрат был убежден, что ни один посторонний человек, не считая четверых, которым он сам доверил сию тайну (Климов был в их числе, потому что не раз доказал свою безусловную преданность Мюрату и вдобавок постоянно подвергался опасности), не способен справиться с узлами: ни связать их, ни развязать. Единственным, у кого враг мог перенять тайну, был Абдулла, который стерег яму. Конечно, пленника сторожили и другие охранники, но только Абдулла знал секрет узлов…
Мюрат немедля допросил молодого евнуха, и тот признался, что иногда от скуки забавлялся, бросая моток веревки на пленника. Сложенная особенным образом веревка мигом опутывала жертву неразрывною сетью, и, только зная тайну узлов, можно было освободить человека одним рывком. Итак, Абдулла спутывал и распутывал проклятого врага, даже не думая о том, что этот русский в заточении стал не безвольным и безмозглым куском мяса, а превратился в комок острых мыслей и тонких чувств, что в нем обострилась врожденная сообразительность, отточился ум, инстинкты стали чувствительными, как у зверя, память – цепкой и в то же время глубокой, что ненависть к Мюрату и его слугам дала ему силы не только выжить, но и обратить против них их же оружие, а главное…
