Лиз Карлайл - Тень скандала
Дальше по коридору имелись другие помещения, но их редко использовали. В основном они предназначались для церемоний, молитвы и медитации. Рутвен вошел в первую комнату справа, длинную и узкую, с забранными решеткой окнами, располагавшимися высоко над полом.
Лорд Бессет, сидя за рабочим столом, спускал вниз рукав рубашки. Лицо его осунулось, под глазами залегли тени. Рядом стоял доктор фон Алтхаузен, склонившись над электрическим генератором с инструментами в руках.
— Есть успехи? — спросил Рутвен, опустившись на один из свободных стульев.
Бессет покачал головой.
— От меня никакого толка, — сказал он, бросив удрученный взгляд на доктора. — Похоже, видения не могут быть воспроизведены электрически.
— Терпение, мой друг, терпение. — Доктор поднял глаза, нахмурившись при виде сигары Рутвена. — Рутвен, вы что, хотите взорвать нас всех? — рявкнул он. — Не все, знаете ли, склонны к самоубийству.
— Этим? — Рутвен поднял руку с болтающейся между пальцами сигарой. — Она едва дымится.
— Это лаборатория, черт побери! — резко бросил доктор. — Сейчас же погасите ее!
Бессет перевел усталый взгляд на Рутвена.
— Мне нравится, когда доктор отчитывает вас. Никто больше не осмеливается.
Рутвен приподнял бровь.
— Разве? — осведомился он, потушив сигару. — Вы неважно выглядите, мой друг.
— Тяжелая ночь. — Бессет застегнул манжету и встал. — Вы знаете, как это бывает, старина, — сказал он, натягивая сюртук.
— Мозг! Мозг! — пробормотал доктор, набросив кусок прорезиненного полотна на свое изобретение. — Все в мозгу. Это не может быть ничем иным, кроме электричества. Гальвани это доказал.
— Но Бессет не дохлая лягушка, — заметил Рутвен. — Вы не можете испытывать на нем условные рефлексы, словно…
— Я когда-нибудь учил вас выполнять вашу работу, Рутвен? — Доктор обернулся, свирепо сверкнув глазами.
— У меня ее просто нет, — невозмутимо отозвался Рутвен.
— Вы один из Посвященных, — огрызнулся доктор, нагнувшись, словно что-то искал под столом. — Это важная миссия…
— Да, но не работа, — возразил Рутвен. — Если помните, я дипломат в отставке.
— Вы шпион в отставке, если вас интересует мое мнение, — парировал Бессет, снова усевшись. — Но ее величество, конечно, вправе называть вас как пожелает. — Он повернулся к фон Алтхаузену. — Доктор, у вас не найдется что-нибудь выпить?
— Конечно, — отозвался тот, роясь в ящике для инструментов. — В буфете.
Рутвен встал.
— Сидите, старина, пока не свалились, — сказал он. — Я принесу.
Порывшись в буфете, он нашел бутылку коньяка и три почти чистых бокала. Вернувшись к столу, маркиз наполнил бокалы, наблюдая краем глаза за своим молодым другом. Джефф лишь недавно стал лордом Бессетом, и новое положение лежало на его плечах тяжким бременем. Причин было несколько, но главной из них был тот факт, что он никогда не рассчитывал унаследовать графство.
В отличие от Рутвена, которого воспитывали как наследника титула и состояния его отца, Бессет стал наследником, когда его сводный брат внезапно умер. Горе еще больше осложнило его и без того непростую жизнь. Еще до получения наследства он сделал себе имя и состояние как партнер в фирме его отчима. Помимо своих многочисленных метафизических дарований, он был талантливым архитектором и художником.
Когда доктор тоже уселся за столом, Рутвен поднял свой бокал.
— За «Братство»!
Они молча выпили. Рутвен украдкой изучал тени под глазами Джеффа. Несмотря на случавшиеся порой размолвки, он был привязан к молодому человеку. Они были знакомы как члены «Братства» и случайно встретились в Северной Африке, где Джефф работал над проектом строительства, осуществляемого французской колониальной администрацией.
Рутвен и Лейзонби наткнулись на Джеффа в марокканском борделе, где того обчистила пара сомнительных французов. Собственно, это была первая встреча Рутвена с Лейзонби. Они оба пребывали в полубессознательном состоянии, лежа, голые, на обтянутых красным шелком кушетках, с кальяном посередине и двумя красотками, в сонном удовлетворении после того, что можно было назвать оргией.
Вышло так, что Рутвен, случайно посмотрев на своего партнера по кутежу, когда тот приподнялся, потянувшись за рубашкой, обнаружил на его теле отметину, которую нельзя было ни с чем спутать.
Эмблему Стража.
Голос Джеффа прервал его воспоминания.
— Нас попросили принять послушника, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Из Тосканы.
Рутвен нахмурился.
— В связи с чем?
— За парня ходатайствует один из адвокатов, — пояснил Джефф. — Синьор Витторио. Доктора говорят, что он умирает.
Рутвен бросил взгляд на фон Алтхаузена.
— Доктора часто предсказывают события, — заметил тот, — которые не сбываются.
— Он тяжело болен, — возразил Джефф, — и в Тоскане смутные времена.
— Идут разговоры о войне против Австрии, — добавил доктор, — и свержении герцога Леопольда.
— Совершенно верно, — кивнул Джефф. — Витторио решил, что парню лучше перебраться сюда.
— У него есть Дар?
— Как я понял, только потенциал, но достаточный, чтобы Витторио опасался, что юношу могут использовать.
Рутвену не понравилась эта идея. Слишком часто молодые люди, подобно Лейзонби в молодости, не были готовы посвятить себя «Братству». Или были слишком ожесточены, подобно ему самому. Некоторые приходили к этой жизни, как Джефф, смирившись с судьбой и пройдя обучение у своей бабки, шотландской ведуньи. Лучше вообще не принимать эту миссию, чем принять, но не всем сердцем.
— Нужно проголосовать, — сказал Джефф. — У меня три голоса. Лейзонби и Мандерс отсутствуют. Вы не прибегнете к вето?
Рутвен задумался. В свое время при основании Общества Святого Якова было предусмотрено двенадцать голосов с правом вето. Им повезло привлечь в «Братство» маститых ученых — подобных доктору фон Алтхаузену, — но голосование и ответственность за решения возлагались на Основателей.
— Он посвящен? — требовательно спросил он. — Есть ли у него отметина?
— Не знаю, — сказал Джефф. — Но он приедет сюда через несколько месяцев с сопроводительными бумагами от Витторио.
— Белкади это не понравится, — предупредил Рут-вен. — Он не любит итальянцев.
— Белкади не любит половину человечества, включая вас, — невозмутимо отозвался Джефф. — К тому же он не является Основателем.
— А итальянцы ненавидят Лондон, — подхватил Рутвен. — С его сыростью и промозглым воздухом. Кто-нибудь предупредил парня?
