Дональд Маккейг - Ретт Батлер
— Ой, смотри, Ретт! — воскликнула Розмари, — Там чинят старый дом Раванелей.
Ретт придержал Текумсе.
На крыше дома копошились рабочие, отдирая сломанную кедровую дранку и бросая ее в понаросший вокруг фундамента бурьян. Стоя на лесах, трое мужчин вынимали гнилую оконную раму со створками.
— Уильям Би купил его для сына, — сообщил Ретт, — Он сколотил такое состояние на блокаде, что смог позволить себе эту прихоть.
Текумсе принялся грызть удила.
— Хороший мальчик. Интересно, сколько понадобится краски, чтобы замазать грехи этого дома?
— Ты часто здесь бывал? — спросила Розмари.
Ретт пожал плечами.
— В молодости, когда переполняло отчаяние. В последний раз…
— Ретт?
Капли теплого сентябрьского дождя блестели на булыжниках, когда юный Ретт Батлер верхом на Текумсе ехал к особняку Фишеров. Дождь покрывал рябью серую гавань, а далекий форт Самтер то проступал, то вновь заволакивался туманом.
Ретт был мрачнее тучи. Вчера вечером Генри, Эдгар и старик Джек Раванель дочиста спустили его выигрыш в покер. Ретт перепил и вышел из заведения мисс Полли лишь на рассвете; яркий солнечный свет заставил его сильно прищуриться. «Радитебя, малышка Розмари, — подумалон, — я должен изменить свою жизнь».
Накануне Генри Кершо был грубее обычного, подхалимство Эдгара Пурьерараздражало еще сильнее, а старый Раванель, как заметил Батлер, с заботливостью рыси не спускал с него глаз, будто с жирненького кролика.
Почему Ретт вернулся в Чарльстон? Чтобы выставить напоказ свой позор в Вест-Пойнте перед политическими соратниками отца? Есть масса мест, куда бы он поехал, будь у него выбор, так много дел, которыми следовало бы заняться. Ретт Батлер устал от надоедливых глупцов, устал от поразительного уныния на скучных, предсказуемых лицах. После скверной ночи он, выйдя на у лицу, вдохнул соленого воздуха. Нужно пойти к Розмари. Сестричка Розмари — вот кого он любит.
Когда бабушка Фишер сама открыла ему дверь, все надежды Ретта рухнули.
— Прости, Ретт. Ума не приложу, как твой отец узнал, что ты навещаешь сестру! Никогда не видела его таким взбешенным. Будь я мужчиной, он бы точно вызвал меня на дуэль. — Мадам Фишер поджала губы, — Розмари — дочь Лэнгстона, ничего не поделаешь.
— Где она? — хриплым голосом спросил Ретт.
— В Броутоне. Лэнгстон сказал, что не выпустит ее из своего дома до самой твоей смерти или пока ты не покинешь эти места. Черт бы его побрал! Входи, поговорим. Я не свободна от городских толков и…
Стук копыт Текумсе заглушил ее слова.
Ретт гнал коня галопом по скользким от дождя булыжникам через весь город. Извозчики бранились ему вслед, всадники с трудом успевали придержать лошадей, слуги отскакивали с пути. Громадный жеребец без устали несся вперед, как паровая машина.
Спустя час Ретт пустил Текумсе легким галопом, потом — шагом. Разгоряченный конь замотал головой, и брызги пены с его морды полетели на Ретта.
Молодой Батлер пребывал в уверенности, что предстоящие годы ничем не отличаются от тех, что он прожил. Он предан опале и всегда будет в немилости. Был одиноким и навсегда останется один. Ретт смог выдержать всеобщую нелюбовь. Но не смог бы жить не любя.
В сумерках он свернул на дорожку к дому полковника Раванеля. Джека не так давно втянули в весьма сомнительную финансовую махинацию, и он скрывался здесь от судебных приставов.
Дорожка была запущенная, заросшая. На заднем дворе Ретт расседлал Текумсе и досуха растер его. Ноги коня дрожали от усталости.
Старик Джек, сидя на веранде, не шевелился.
— Ты едва не загнал его, мальчик, — произнес он. — Восхищаюсь этим конем. Если желаешь его смерти, лучше продай его мне.
— Сено в сарае, Джек?
— Где ж ему быть. Возьми еще ведро у колодца.
Пока Ретт поил измученное животное, он прошептал:
— Господи, только не ты, Текумсе. Я не вынесу, если ты умрешь.
Конь ткнулся мордой в ведро.
За сельским домиком Раванелей (язык не поворачивался назвать его величественно «дом плантатора»), выстроенным дедом Джека, давно никто не ухаживал. Ретт поднялся по заросшим мхом ступенькам.
На крыльце пахло сыростью, как будто множество речных туманов сгустились в гнилую древесину и облезлую краску.
Джек, не вставая, вяло приветствовал Батлера.
— К нашим услугам вся плантация, Батлер. Развлечения остались в городе. Черт, как хочется обратно в город…
От перспективы очередной ночной попойки у Ретта подвело живот.
— Что-то вид у тебя не самый бодрый, сынок. Бьюсь об заклад, не все ладно наличном фронте. — Джек подвинул молодому собеседнику почти полную бутылку виски, — С этим забудешь о женщине. Залечит все любовные раны, неудачи и грехи. Поможет забыть все горести.
И хотя старый распутник редко угощал, Ретт был сейчас слишком не в духе, чтобы что-то подозревать. Он отпил большой глоток прямо из бутылки.
— Она, наверное, красотка, — разглагольствовал Джек. —
Любовь, мой мальчик…
— Не говори мне о любви, Джек. Я Ретт, помнишь? И я тебя знаю.
— Правда? — После некоторой заминки Джек вернулся к знакомой шутливой манере. — Ну конечно, тебе ли не знать. Кто знает старину Джека лучше, чем его друзья. Эй, Ретт, лови момент!
Будь Ретт повеселее, он бы насторожился, но отчаяние заслонило от него все, кроме собственного мрачного будущего.
Джек, оставив бутылку, вошел в дом.
Всю ночь молодой Батлер пил и пил. Луна почти села, а он не останавливался, хотя уже едва дышал. Вечерняя звезда опустилась к горизонту, когда Джек, позевывая, вышел наружу.
— Человек рождается для страданий, верно, Ретт?
Ретт уже не пьянел, хмель словно выветрился, осталось одно раздражение.
— Говори что хочешь, Джек.
— Я говорю, что смотреть больно, когда умный парень так духом падает. Похоже, если бы сам Иисус Христос пришел на эту веранду с ключами от рая, ты бы и от этого отказался.
Ретт посмотрел воспаленными глазами на старого прохвоста.
— Тебе, верно, что-то ну ясно, Джек. Говори начистоту.
И вот спустя много лет Ретт не может отвести глаз от ветхого дома.
