Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне

– Ты должна была понять это с самого начала, дорогая Китти, – сухо заметила Алисия. – Я думаю, мы не должны поощрять этого человека поддерживать с нами контакты. Поэтому я категорически против принятия любых услуг с его стороны.

Мари хотела возразить, что она очень благодарна месье Дюшану за то, что он передал им эту информацию, но Пауль ее опередил:

– Я не согласен, мама. Жерар Дюшан просто предлагает нам сделку. Само собой разумеется, что мы возместим ему расходы и, возможно, даже заплатим комиссионные.

Алисия глубоко вздохнула и снова приложила руку ко лбу:

– Юлиус! Попросите Эльзу принести мне порошок от головной боли. Пакетики лежат в моей тумбочке рядом с кроватью.

Мари почувствовала на себе вопросительный взгляд Пауля, но не могла выразить то, что происходило в ее душе. Она почти ничего не знала о жизни и творчестве матери. Ей рассказывали только о последнем годе жизни и трагической смерти Луизы Хофгартнер. Ее мать в Париже встретила гениального конструктора Якоба Буркарда, пара обвенчалась в церкви Аугсбурга, но вскоре Буркард умер. Луиза осталась без гроша в кармане. Какое-то время она содержала себя и новорожденную дочь Мари небольшими заработками, но зимой в ледяной квартире подхватила воспаление легких и через несколько дней скончалась. Маленькую Мари отдали в сиротский приют.

– К тому же я думаю, что эти картины нас не касаются, – продолжала Алисия. – Мари теперь Мельцер…

– Что ты хочешь этим сказать, мама? – Китти бросила письмо на предметы, которые выложила из сумочки, и с тревогой уставилась на мать.

Алисия, однако, подняла чашку с кофе к губам и спокойно сделала глоток, прежде чем ответить.

– Что ты всегда так волнуешься, Китти… Я просто сказала, что Мари теперь член семьи.

– Пожалуйста, Китти, – вмешался Пауль. – Давай сохранять спокойствие, не стоит спорить из-за этого.

– Пауль абсолютно прав, – произнесла Гертруда.

Мари чувствовала себя беспомощной. Конечно, она не хотела ссоры хотя бы из-за Лео и Додо, которые с озабоченным выражением лица следили за разговором. С другой стороны, эта новость всколыхнула все внутри нее. Картины, которые нарисовала ее мать, – разве это не послания из прошлого? Разве они не могут рассказать бесконечно много о ее матери? Все то, что Луиза Хофгартнер не смогла передать своей маленькой дочери, ее надежды, ее убеждения, ее стремления – все это было в ее произведениях. Конечно, теперь она была Мельцер. Но прежде всего она дочь Луизы Хофгартнер.

– Что ты думаешь, Мари? – обратилась Китти через стол. – Ты еще ничего не сказала. О, я так хорошо тебя понимаю. Ты все еще совершенно ошеломлена новостью, не так ли? Моя бедная Мари! Я на твоей стороне. Я никогда не допущу, чтобы эти картины попали в чужие руки.

– О, Китти, – тихо пробормотала Мари. – Оставь это. Пауль прав: мы должны подойти к этому вопросу спокойно.

Но спокойствие было не по душе Китти. Раздраженная, она бросила свои вещи обратно в сумку, запихнула туда письмо и заявила, что уже знает, что делать.

– Я умоляю тебя, Китти. – Алисия бросила на Пауля обеспокоенный взгляд. – Ради бога, не делай ничего необдуманного. Тем людям нужны только деньги, это было ясно из письма.

– Деньги! – сердито воскликнула Китти. – Первое, о чем думают в вашем доме. Чтобы только не тратить деньги впустую. Особенно не на искусство. Вы вообще понимаете, что ткацкая фабрика Мельцеров сейчас не существовала бы без упорного труда Мари?

Для Пауля это уже было слишком. Он бросил салфетку на пустую тарелку и сердито посмотрел на Китти.

– Что все это значит, Китти? Какой абсурд, ты же сама это знаешь!

– Абсурд? – возмутилась Китти. – О, если бы папа сейчас сидел здесь с нами, он бы тебе все объяснил, Пауль. Именно Мари настояла на том, чтобы мы стали производить хлопчатобумажные ткани. Это был единственный способ выжить для фабрики, даже папа в конце концов понял это. Но, конечно, заслуги умных женщин забываются слишком быстро. Типичный мужчина, могу только сказать. Высокомерный и неблагодарный!

– Хватит, Китти! – резко оборвала ее Алисия. – Я не хочу больше слышать ни слова на эту тему. И, кстати, привлекать сюда твоего покойного отца более чем неуважительно. Пусть мой бедный Иоганн спокойно покоится в могиле.

В столовой воцарилась тишина. Гертруда разливала кофе, Пауль мрачно смотрел перед собой, Китти слегка опустила веки, ела печенье и делала вид, что все это ее не касается. Мари чувствовала себя беспомощной. Если бы Китти не была такой агрессивной с самого начала… Во многом она была с ней согласна. Но теперь ситуация окончательно запуталась.

– Можно нам встать? – спросила Додо сдавленным голосом.

– Спросите свою бабушку, – велела им гувернантка. Серафина молча слушала семейный спор. Конечно, не ее дело было вмешиваться или даже высказывать свое мнение. Но, безусловно, она что-то об этом думала.

– Сыграй нам пьесу на фортепиано, Додо, – попросила Алисия. – А как насчет моей маленькой Хенни? Ты тоже можешь что-нибудь исполнить?

– Я знаю стишок, – похвасталась Хенни.

– Тогда пойдемте туда. Юлиус, вы можете подать ликер, а потом убрать здесь. Идите, мои маленькие. Мне очень хочется услышать твое стихотворение, Хенни.

Мари не могла не восхититься Алисией за умение держаться. Как легко она вернулась к обычным занятиям воскресного дня! Пили ликер, болтали о семейных пустяках. Бедная Додо. Она от всей души ненавидела фортепиано.

В коридоре Пауль на мгновение обнял Мари за плечи.

– Мы поговорим позже, Мари. Не унывай, мы найдем решение.

Это пошло ей на пользу. Она с благодарностью посмотрела на него.

– Конечно, милый. Все это немного неожиданно.

Он поцеловал ее в щеку, затем они пошли в красную гостиную, и Мари села рядом с Китти на диван.

– Не волнуйся, – шепнула Китти и сжала ее руку. – Я с тобой, Мари.

Затем она выслушала свою дочь, которая, не задумываясь, прочитала стихотворение, которое Китти никогда в жизни не слышала. Гертруда научила девочку этому стихотворению.

– «И сколько бы зима ни грозила вызывающими жестами…»

– Знаками, – терпеливо поправила Гертруда.

– «И посыпала лед и снег вокруг, весна должна ведь наступить…»

У Хенни были значительные актерские задатки, она сопровождала свое декламирование энергичными жестами. На слове «ведь» она настолько вошла в роль, что ее голос сорвался, и она закашлялась. Несмотря на этот небольшой недостаток, выступление всем понравилось. Она кланялась на все стороны, как опытная артистка. Додо бесстрашно пошла к нелюбимому инструменту, села на стул и быстро сыграла нужные ноты. Ее тоже похвалили и сделали комплименты гувернантке, которая давала уроки. В конце Лео сыграл прелюдию Баха. Он исполнил ее без нот, с закрытыми глазами, полностью погружаясь в мир звуков. Мари была глубоко тронута, как и Китти с Гертрудой.

– Это было великолепно, Лео! – восторженно похвалила Китти. – Кто тебя этому научил? Ведь не фрау фон Доберн…

Лео покраснел, неуверенно посмотрел на гувернантку, а затем объяснил, что получил ноты от господина Урбана, своего учителя.

Мари знала, что это ложь. Наверняка том прелюдий и фуг принадлежал госпоже Гинзберг, матери его друга Вальтера.

– Лео, если бы ты так же усердно учился в школе, как играешь на фортепиано, мы были бы тобой очень довольны, – сказал Пауль.

Мари расстроилась, заметив, как съежился Лео после слов отца.

– Да, папа.

– Теперь вы можете немного прогуляться, – быстро проговорила Мари и повернулась к Серафине: – Наденьте на них какую-нибудь старую одежду, и пусть немного побегают.

К ее большому огорчению, Хенни не разрешили присоединиться к ним, потому что Китти захотела вернуться домой. Болтая без умолку, она, казалось, совершенно забыла о ссоре и с нежностью обнимала Алисию и Пауля. Китти также тепло попрощалась с Мари, расцеловала ее в обе щеки – как это всегда делали французы – и прошептала:

– Все будет хорошо, моя милая Мари. Я буду бороться за тебя, глупая нежная овечка. Я буду бороться за тебя, как львица, защищающая своего детеныша.