Маэстро - Венгерова Наталья

Однако разговор с Верди был недолгим.

– Я посмотрю, что я могу сделать, – перебил Джузеппе, едва поняв, зачем именно помощник Джузеппины искал с ним встречи.

– Синьорина не в курсе… – продолжил было Саверио, но маэстро остановил его кивком головы.

– Спасибо, – промямлил секретарь, не совсем понимая, добился ли он того, чего хотел от синьора Верди, или нет. В любом случае, ему ничего не оставалось, кроме как раскланяться и удалиться.

Джузеппе задумался. Мысли о Джузеппине в последнее время его уже почти не посещали. Единственно, как бы ни хотел он внять голосу разума, который вкрадчиво твердил, что в приключившейся с маэстро неудачной любовной истории нет ни правых, ни виноватых, его уязвленное самолюбие вскипало желчью, когда он видел Бартоломео Мерелли. Не помогало даже то, что импресарио оказался причастным к движению сопротивления.

С тех пор, как Верди мог себе позволить сократить активность светской жизни, а его будни наполнились переговорами с лучшими театрами Апеннинского полуострова, он перестал общаться с синьором Мерелли вовсе. Конечно, доля лицемерия в этом была. Джузеппе это осознавал, но питаемое всенародной любовью эго отметало неприятные мысли.

Пусть Верди ни в чем и не винил прекрасную синьорину, некогда вдохновившую его на взлет, воспоминания о ней причиняли боль. В выборе между благородными порывами узнать, как складывается жизнь у, бесспорно, попавшей в сложную ситуацию синьорины и эгоистичным нежеланием бередить собственные раны, Джузеппе предпочел второе.

Теперь же, когда в его насыщенную событиями, успешную жизнь в лице Саверио неожиданно ворвался призрак прошлого, Джузеппе вновь ощутил необыкновенное, давно забытое волнение в груди.

Помочь Джузеппине вернуться на сцену нужно было, хотя бы из чувства долга. Маэстро очень хорошо понимал, что во многом обязан тем, где сейчас находился, синьорине Стреппони. Нервно шагая по комнате, машинально отстукивая маршевую мелодию пальцами по лбу, Джузеппе пытался найти способ сделать это в обход великого импресарио. Пытался и не мог. Как ни крути, самым простым способом было договориться с Мерелли об участии Джузеппины в постановке своей же оперы где-нибудь в небольшом театре с относительно редким расписанием спектаклей.

Три дня Джузеппе собирался с мыслями, а потом все же отправился в Ла Скала на встречу с великим импресарио.

– У меня было тревожное ощущение, что вы, маэстро, меня избегаете, – с очаровательной доброжелательностью говорил Мерелли, разливая по двум бокалам отменный Бароло, – Как продвигаются дела с Ла Фениче, друг мой?

– Идут своим чередом, насколько я могу судить, – последовал ответ Джузеппе.

– По плану за Венецией вас ждут Рим и Неаполь. Но в следующем осеннем сезоне Ла Скала готов предоставить вам более чем щедрые условия, – Мерелли передал бокал сидевшему в одном из двух кресел Верди и в этот раз предпочел сесть в рядом вместо того, чтобы занять свое обычное место за письменным столом.

– Я слышал, в следующем месяце туринский Реджо ставит «Набукко»? – спросил Джузеппе, едва заметно улыбнувшись.

– Совершенно верно, – ответил немного озадаченный неожиданным поворотом разговора Мерелли.

– Должно быть, вы имеете определенное влияние на решения о составе исполнителей, не так ли?

Все существо Мерелли наполнилось предвкушением игры. Он почуял сделку. Без лишних эмоций на лице, он внимательно посмотрел в глаза маэстро и мгновенно понял, что условия предстоящего соглашения могут быть более чем выгодные.

А через две недели Джузеппе трясся на отделанном дорогим бархатом сидении кареты, которая везла его прочь из Милана. Ему предстояло долгое путешествие в Венецию. Настроение было скверное. Из всех необходимых пунктов соглашения с Ла Фениче маэстро достиг договоренности только по планируемой дате премьеры, и это, учитывая полное отсутствие взаимопонимания в остальном, попахивало скорее авантюризмом, чем успешным проектом.

Мало того, что венецианский театр предлагал сюжет мрачного, практически невозможного для постановки, «Кромвеля» Виктора Гюго, в качестве либреттиста должен был выступить некий Франческо Мария Пьяве. Известный на весь Гранд-канал своими поэмами стихотворец никогда не писал для оперы, что, мягко говоря, настораживало.

Под стук колес Верди силился хоть как-то представить себе подражающую шекспировским трагедиям драму об английской революции в своем исполнении. Он перечитывал книгу Гюго, делая пометки и пытаясь услышать подсказки в звуках вокруг. Его лицо темнело с каждой перевернутой страницей. В голове застряла упрямая тишина, мелодия не складывалась ни в одном диалоге. Он просто не видел, а главное, не слышал, даже эскиза того, как это можно было бы сделать на сцене. Раздраженно маэстро захлопнул книгу и бросил ее на сиденье перед собой.

Экипаж остановился. Теми Солера забрался внутрь, сел перед Джузеппе. У, странным образом, более занятого, чем сам Верди, Темистокле было лишь несколько минут на то, чтобы попрощаться с другом. Его взгляд моментально зацепился за брошенную на сиденье книгу.

– Ты хочешь инсценировать «Кромвеля»? – изумился Теми вместо приветствия.

– Ла Фениче хочет, – угрюмо уточнил Верди.

– Лорд-протектор скорее вызовет депрессию, чем на что-то вдохновит! – саркастически хохотнул Солера.

Джузеппе скорчил гримасу и промямлил, пародируя импресарио венецианского театра:

– «Переведен на все языки, он моден, как никто, и везде только о нем и говорят…»

– Встречное предложение у тебя есть? – нахмурился Теми.

– Встречного предложения у меня нет.

– А новый либреттист?

Верди лишь горестно вздохнул и покачал головой в ответ.

– Прости, что не могу поехать с тобой, – в голосе Теми звучало искреннее сожаление, – Я нужен им здесь.

– Это я сообразил, – безрадостно улыбнулся Джузеппе.

Какое-то время они молчали.

– Три года, – прервал паузу Верди, – Почему Мадзини говорил именно про три года?

Солера, казалось, поначалу хотел отшутиться, но взгляд друга его остановил. Теми вздохнул, его лицо стало серьезным.

– Время, отмеренное для того, чтобы семена проросли и зажгли всю землю Италии революцией, – сказал он.

– Революция? – сколь не был желаем и ожидаем этот ответ, услышав его, Джузеппе ощутил неприятный холодок внутри.

– В идеальной синхронности на территории каждой из разделенных провинций, – подтвердил Теми и, сделав паузу, добавил, – Ты не хочешь знать больше.

Верди понимающе усмехнулся. Знать больше действительно было опасно. После встречи с лидером движения сопротивления сколько ни пытался Джузеппе разузнать хоть что-то у друга о его тайной деятельности, добродушный и, казалось бы, всегда открытый Теми неизменно уходил от ответа.

С тех пор, как «Ломбардцы» сделали маэстро одной из негласных икон идеи освобождения, за его домом, как и за ним была установлена никем не скрываемая слежка, а с самим композитором было проведено еще несколько пренеприятнейших увещевательных бесед. Ощущение от происходящего складывалось жутковатое, и интерес Джузеппе к деталям преследуемой законом борьбы поутих.

Экипаж остановился. Каждый желал взглядом другому удачи.

– Будь осторожен, – тихо вместо прощания бросил Джузеппе.

Темистокле кивнул и молча вышел из кареты. Экипаж тронулся дальше. Джузеппе глубоко вздохнул, посмотрел на валявшуюся на сидении книгу и уже потянулся было, чтобы взять ее в руки, но передумал.

– Иди ты к черту, Кромвель! – выкрикнул он ни в чем не виноватой тесненной обложке и задумчиво уставился в окно. Настроения творить не было совсем.

И музыка, живущая внутри него, снова отказывалась работать по заказу. И мысли, занятые делами мирскими чересчур громко галдели в голове.

17-го апреля 1843 года Джузеппина Стреппони стояла за кулисами пармского театра Реджо, наблюдая за каватиной Захария, в ожидании своего выхода на сцену. Она не помнила, чтобы когда-то нервничала перед выступлением больше, но была счастлива, бесконечно счастлива.