Мэгги Дэвис - Аметистовый венец
Лежа в темноте, Констанс никак не могла справиться с дрожью. Из того, что рассказал отец Бертран, она сделала вывод, что Сенред был одним из этих ожесточенных мстителей. Она не могла думать об этом без отвращения.
Поблизости не было никого, кто мог бы остановить эту озверелую толпу, никого, кто мог бы прийти на помощь Пьеру Абеляру. А он лежал, испытывая сильнейшую боль, глубочайшее возмущение по поводу того, что с ним сделали. Приводя его собственные слова, он стал тем «нечистым зверем», о котором упоминается в Библии, то есть кастратом.
Буйства, учиняемые студентами на парижских улицах, смятение бессильных хоть чем-либо помочь друзей не только не утешили Абеляра, но и усугубили его и без того невыносимое отчаяние. Аббатиса Алис полагала, что к нему тотчас же примчалась Элоиза, но он отверг все ее утешения, все изъявления любви. Абеляр так глубоко переживал свой позор, что все происшедшее впоследствии казалось просто невероятным.
Для кумира нотр-дамских коллежей не оставалось другого выхода, кроме как принять святой обет, стать священником и удалиться в монастырь Сен-Дени. Как человек честный, Абеляр открыто признал, что поступать так его принуждает не преданность богу, а желание укрыться в своем отчаянии подальше от суетного мира. Могущественные друзья договорились о сокращении подготовительного срока, необходимого для поступления в любой монастырь. Затем он стал уговаривать Элоизу, чтобы она приняла святой обет и поступила монахиней в аржантейский монастырь.
Много дней он уговаривал, увещевал, умолял ее, иногда даже прибегал к угрозам. Когда слух о том, что задумал Абеляр, распространился повсюду, ее бывшие учителя, и те, что знали ее еще по Провансу, и те, что вообще не знали, завалили ее письмами. Ведь она еще такая молодая, ей всего девятнадцать лет, писали они, к тому же такая красавица да еще и одарена таким блистательным умом, мыслимое ли дело – в самом расцвете молодости и сил затворяться в монастыре?
Но Абеляр все-таки добился своего. Элоиза сказала, что уходит в монастырь не ради любви к богу, а ради любви к Пьеру Абеляру.
– Он был ее богом, – сказала тетя. – Аббатиса Бертольде выразила в словах то, что мы и так знали. Элоиза готова была последовать за своим возлюбленным хоть в ад. Но в монастырь она не хотела идти, она не хотела разлучаться ни с этим миром, ни с ребенком, ни со своим любимым, поэтому именно монастырь стал для нее истинным адом.
Особенно убивало Элоизу то, что Абеляр требовал, чтобы она первая приняла обет. Одержимый мыслью, что она должна принадлежать лишь ему, что в ее жизни не может быть никакого другого мужчины, стоя в глубине собора, он наблюдал, как она принимает священный обет. Только после того, как она поселилась в монастыре, Абеляр и сам принял обет и затворился в монастыре Сен-Дени.
– Элоиза любила Абеляра беспредельно, – сказала маленькая аббатиса, – поэтому недоверие, выказанное Абеляром, разбило ей сердце.
Констанс хорошо понимала безумную ревность, которую испытывал Абеляр. Она только недоумевала, почему все произошло именно так, а не иначе. Даже тетя не преминула заметить, какие странные прихоти проявляет порой судьба. Трудно понять, почему многие из могущественных друзей Абеляра так торопились упрятать его в Сен-Дени, а Элоизу – в ее старый аржантейский монастырь.
– Ты спрашиваешь почему? – Тетя подняла брови. – Я думаю, что слишком много высокопоставленных служителей церкви были заинтересованы в том, чтобы отделаться от них обоих. В их глазах Элоиза была самым подходящим орудием для низвержения Абеляра. Мы ведь знаем, что устами святого Иеремии, святого Августина и святого Павла церковь обличает греховный соблазн, исходящий от женских тел. К тому же у Абеляра было не меньше врагов, чем друзей. Аббат Бернар Клерво считает его диким, необузданным человеком, если не еретиком, представляющим прямую опасность для святой церкви.
– В самом деле?
– Ха! – Аббатиса выразила таким образом свое неодобрение. – Этого, вероятно, не знает и сам Абеляр. Его последний трактат «De Unitate et Trinitate Divina» был сожжен на костре, теперь он является источником беспокойства в Сен-Дени, куда имели неосторожность его принять.
Пьер Абеляр очень быстро обрел вновь всю поразительную мощь своего интеллекта и не преминул бросить вызов властям. Прежде всего он заявил, что изучение историко-теологических трудов святого Бида утвердило его в мысли, что монастырь назван не в честь Сен-Дени, а в честь совсем другого человека – Дионисия, члена ареопага. Более того, он выступил с гневным разоблачением нечистой, распутной жизни, которую, как он утверждает, ведут аббат и монахи.
– Возможно, так оно и есть, – пожав плечами, признала аббатиса Алис. – В сугубо мужском обществе случается всякое, и монастыри в этом отношении не исключение. Однако монахов явно привлекала красота Абеляра, ничуть не поблекшая в его падении. Особенно привлекала она аббата. Все это было пять лет назад. После того как состоялось церковное разбирательство, его обвинения по поводу распутной жизни, которую якобы ведут монахи, естественно, не подтвердились, и он снова вернулся к преподавательской деятельности.
Его бывшие парижские студенты с нетерпением ожидали возвращения своего кумира; в надежде на то, что он опять откроет свою школу, приехали и многие молодые люди из провинции. Один из влиятельных богатых покровителей Абеляра подарил ему участок земли на востоке, около Бургундии, вместе с ним туда поехали сотни его прежних учеников. Они разбили лагерь прямо в открытом поле и организовали школу риторики.
– Ты хочешь знать, что происходило тем временем с Элоизой?
Аббатиса отвернулась:
– Прежде чем принять обет и отправиться в аржантейский монастырь, она захотела в последний раз увидеть своего ребенка. Прощаясь с ним, она горько плакала.
Сейчас Элоиза стала уже приорессой аржантейского монастыря, но так и не примирилась со своей судьбой. По-прежнему она любит Пьера Абеляра.
Констанс села на кровати. В коридоре слышался какой-то шум. Сердце ее забилось, она внимательно прислушалась. И поняла, что это звуки шагов пожилых монахинь, которые, как объяснила ей аббатиса, идут на молитву. Было три часа ночи.
Она с состраданием подумала о женщинах, которые глухой ночью молятся в ледяной часовне. И, конечно, об Элоизе. И вдруг не удержалась, заплакала. Сперва беззвучно, затем ком в горле стал разрастаться, сердце словно стиснуло стальным обручем, и вдруг она разрыдалась громко, взахлеб, словно дитя.
Сидя на кровати во тьме, закрыв лицо руками, Констанс долго лила слезы. Она оплакивала несчастную судьбу Элоизы и ее ребенка, беды, павшие на голову Абеляра. Горько сожалела о безумном Сенреде, скитающемся по стране, изливающем свое горе и гнев, вызванные потерей горячо любимого бога, сожалела о ребенке Сенреда, которого, возможно, носит под сердцем. Впечатление было такое, будто нахлынувшая из Парижа волна каких-то неведомых чувств затопила их всех.
