Вирджиния Нильсен Вирджиния Нильсен - На руинах «Колдовства»
— Вы льстец.
У нее голова кружилась от торжества. Беглая рабыня, которую он не хотел продавать, — в Канаде, возможно, уже замужем за отцом своего ребенка. Это стоило отпраздновать! Ночь звенела обещаниями.
— Вы окажете мне честь? — Его глаза сверкали вызовом. Она знала, что он подстрекает ее, явно ожидая ледяного отказа.
— Почему нет? — сказала Симона и маняще улыбнулась, наслаждаясь его изумлением.
Веранда, на которой они стояли, освещалась декоративными бумажными фонариками со свечами и неровной луной, поблескивавшей сквозь верхушки деревьев сада. Еще больше света струилось из открытых высоких окон бального зала. Музыка смешивалась с хором древесных лягушек, обычным музыкальным сопровождением теплой луизианской ночи.
Симона приблизилась к нему, и они закружились в вальсе по веранде. Волшебный танец! Их ноги двигались синхронно, и сила его рук, ведущих ее в танце, доставляла наслаждение.
Симона невинно спросила:
— Вы так и не нашли свою сбежавшую горничную?
— Нет, — ответил он с легким удивлением. — Почему вы спрашиваете?
— Это странно, не правда ли? — Она взглянула на него снизу вверх, пробежала языком по верхней губе и увидела моментальную чувственную реакцию в его глазах. Он явно был заинтригован ее поведением, и ее это восхищало. — Я с сожалением услышала о смерти вашего друга месье де Ларжа. Как поживает мадам де Ларж?
— Она хорошо держится, — ответил Арист. — Месье назначил меня своим душеприказчиком, и это занимает очень много времени.
— Так поэтому вы не вернулись на состязание со мной? — прошептала Симона, опуская ресницы.
Она почувствовала, как его рука чуть крепче сжала ее талию.
— Я вернусь, — пообещал он, кружа ее. — Я собираюсь доказать вам, что мой конь быстрее любого из ваших арабских скакунов и ни одна женщина не может сравниться со мной в искусстве верховой езды.
— Неужели? — поддразнила Симона. — Потеря оленя все еще мучает вас? Я не знала, что ваше самолюбие так уязвимо, месье.
— Это дело мужской чести, мадемуазель, — сказал Арист с улыбкой. — Я не думаю, что женщина может это понять.
Но когда она посмотрела ему в глаза, их выражение ошеломило ее. В них было что-то, вызвавшее воспоминание о том мгновении в конюшне, когда они испытали общее чувство, соединившее их в странно невинном поцелуе. Симона задрожала и подумала: «я играю с огнем, флиртуя с этим человеком. Я могу влюбиться…»
Музыка прекратилась, Симона подняла взгляд на его лицо. Увидела нежную улыбку и живо вспомнила его дразнящий поцелуй. «Наверное, уже слишком поздно», — подумала она, вспоминая, как ее тело как будто таяло в его объятиях и как дрожали ее губы под его губами.
«Это неудовлетворенная страсть подгоняет ваши безрассудные гонки?» Он читал ее, как открытую книгу. И она так страстно желала его, что ее неожиданно охватила паника. Он был единственным мужчиной на земле, которому она бы позволила завоевать ее. Он — владелец множества рабов и оставил управление плантацией жестокому надсмотрщику. Его связь с мадам де Ларж общеизвестна. Как она могла влюбиться именно в него? Но ни один другой мужчина не смог так глубоко затронуть ее чувства.
Она выскользнула из его рук, поспешно присела в реверансе и убежала.
На следующее утро, вернувшись домой после утренней прогулки, она нашла в гостиной Орелию и Тони. Сестра приехала с детьми провести день в Беллемонте. Они обнялись, и Тони сказала:
— Джеффи и Элинор помчались наверх поздороваться с бабушкой. Они скоро спустятся.
— Где Роб?
— Он уехал с соседями искать беглого раба.
Что-то в выражении ее лица заставило Симону спросить:
— Одного из ваших?
— Да. Восемнадцатилетнего мужчину.
Орелия воскликнула:
— Но зачем молодому рабу оставлять такого хорошего хозяина, как Роб, чтобы жить беглецом на болоте?
Румянец вспыхнул на нежных щеках Тони, и лицо стало замкнутым.
— Роб винит северных аболиционистов, которые являются сюда и говорят с рабами о свободе. Он ужасно злится. Говорит, что наказание за подстрекательство к побегу — смерть, и, если они поймают аболициониста, который разговаривал с рабами, они его повесят.
Симона задрожала от страха. Но она ведь и раньше знала, как Роб одержим ненавистью к аболиционистам! «Радикальные революционеры», — называл он их. Слава Богу, ее безрассудный порыв помочь рабыне Ариста Бруно закончился благополучно и Роб не узнал о нем.
Молодой раб деверя исчез с плантации накануне незадолго до наступления темноты.
— Они найдут его, — неохотно продолжала Тони, — и, я боюсь, ему несладко придется, когда они приведут его обратно. Роб говорит, что закон устанавливает тридцать пять плетей в наказание за побег.
— Неужели Роб сам будет пороть его?
— Он говорит, что у него нет выбора.
Мелодия ввела детей поздороваться с тетушками, и больше о рабах не говорили. Освежившись лимонадом, Тони попросила Симону и Орелию занять детей, чтобы она могла спокойно пообщаться с матерью. Элинор и Джеффи пришли в восторг, когда Симона предложила им навестить новорожденного жеребенка.
— А можно покормить ее сахаром? — умоляюще спросила Элинор.
— Она совсем маленькая, — объяснила Симона. — Она не ест ничего, кроме материнского молока.
— А мы увидим, как мама будет кормить ее?
— Возможно.
Дети стояли у ограды маленького затененного дубами лужка, где Фламм и Алуэтта проводили дни, и зачарованно наблюдали, как крошечный жеребенок скачет вокруг матери и жадно просит молока.
— А у меня будет маленькая лошадка, тетя Симона? — задумчиво спросила Элинор.
— Тебе придется спросить у папы.
По лицу девочки пробежала тень.
— Папа сердится на нас.
— Он не на нас сердится, дурочка, — поправил ее Джеффи. — Он сердится на Ноэля.
— Но Ноэль не виноват, — возразила Элинор. — Это Солли сбил меня с ног.
— Ни один черномазый мальчик не имеет права дотрагиваться до белой девочки, — сообщил Джеффи Симоне своим писклявым голоском. — И никто не смеет дерзить господину.
Симона услышала в его ответе слова Сьель. Она и Орелия переглянулись.
— Они узнают от слуг столько же, сколько от нас, — прошептала Орелия.
Симона снова привлекла внимание детей к Алуэтте, уже сосущей молоко.
«Так вот почему Тони хотела поговорить с матерью наедине, — подумала она. — Побег раба был вызван чем-то касающимся детей, и это сильно тревожило сестру».
Она теперь ясно видела, как увековечивается рабовладельческое общество. Сын Роба воспитывается так же, как его отец: ожидает, что каждая дверь открывается ему слугами, каждое желание мгновенно исполняется.
