Сидони-Габриель Колетт - Вторая
– С того момента, вы понимаете, это не затянулось надолго! Нет, это не затянулось!
– Что не затянулось, в конце концов? – спросила Фанни.
Джейн повела под платьем плечами с провинциальной неловкостью, которую Фанни заметила за ней впервые.
– Мне трудно это сказать. Фанни… Мне легче говорить с вами о Фару. Фару – мужчина, мужчина соблазнительный, известный, обладающий большим талантом; в общем, я признаюсь, Фанни, что не очень много нужно, чтобы соблазнить такую женщину, как я, у которой нет никаких причин быть серьёзной и пребывать в целомудрии и одиночестве… Нет ничего удивительного в том, что я легко сделалась влюблённой, ревнивой, недовольной – одним словом, такой, какой вы меня видели… Но в общем и целом в Фару, кроме того, что он Фару, нет ничего необыкновенного как в мужчине… Тогда как в вас, Фанни, в вас…
Джейн вдруг села, достала платок и расплакалась обильно, легко и деликатно, в такой манере, которая казалась ей новой и приятной.
Она высморкалась и не спеша продолжила:
– Вы, Фанни, вы как женщина гораздо лучше, чем Фару как мужчина. Много, много лучше…
– О! – сказала Фанни высокопарно, – значит, вы его плохо знаете!
Джейн обратила к ней взгляд проницательной женщины.
– Доказательство тому… – сказала она с усмешкой, – то, что вы чуть было не убедили меня в том, что он действительно несравненный…
– Это так, – сказала Фанни, кивнув головой, – пусть это будет моей виной.
– И да и нет… В каком-то смысле.
Она, вероятно, хотела объяснить Фанни, изложить ей теорию новых крепостных элегантных дам, ни к чему не привязанных и путешествующих, как путешествуют по воздуху снабжённые оперением семена, хотела рассказать про их лёгкость, их анонимную соблазнительность, но вынуждена была отказаться перед лицом темноволосой упрямой самки, осёдлой и живущей в согласии с более древними традициями.
– Я говорю, конечно, о первых порах. А потом…
– Потом вы стали моей подругой, – подсказала Фанни с мягкостью, не предвещавшей ничего хорошего.
– Нет, – твёрдо возразила Джейн. – Я была ею и раньше. Я не могла перестать быть ею…
– …из-за такого пустяка, – подсказала Фанни.
– Во мне и в самом деле нет ничего от роковой женщины, – продолжала Джейн. – Ни от корыстной шлюхи, ни от честолюбивой особы. Здесь вы можете отдать мне должное. Чем вы рисковали со мной? Очень немногим…
– Да… Вы лишь хотели быть единственной, кто меня обманывает, – уточнила Фанни с той же мягкостью.
– …но против меня, против нас была ваша снисходительность по отношению к Фару, ваша проклятая снисходительность, ваше так называемое понимание Фару… Ваша мания осыпать его похвалами и бранными словами, в сто раз ещё более льстивыми… Это ваше «превосходство», которое состояло в том, что вы отдавали Фару в распоряжение всех женщин, и которое вы находили почтенным, Фанни? А я – нет. О, нет! А я – нет… Эта ваша черта роняла вас в моих глазах, портила моё представление о вас… Ведь вы, – сказала Джейн, глядя на Фанни с пристрастным восхищением, – вы были мной, но только много лучше.
Она отошла к окну, приподняла на мгновение штору и тотчас уронила её снова, словно желая скрыть то, что увидела там, в застывшей ночи. Она вернулась и, положив руку на плечо Фанни, легонько тряхнула её:
– И вы ещё спрашиваете, не страшно ли мне. А мне очень страшно, я умираю от страха, Фанни! Вы, вы собираетесь избавиться от меня, вы считаете, что маленькие физические любовные упражнения являются преступлениями, когда в них замешана я, вы думаете оторвать меня от Фару, как будто он сам уже давно не сделал этого; вы намереваетесь очистить свой дом и, возможно, обкурить благовониями мою комнату… Но это же чудовищно – столько думать о любви! Ведь это не так уж серьёзно – мужчина, и это не вечно! Мужчина – это… это всего лишь мужчина… Вы думаете, можно встретить хоть одного мужчину – самостоятельного, свободного, готового посвятить вам жизнь? Мужчина никогда не бывает один, Фанни, и это в самом деле ужасно, что у него всегда есть жена, другая любовница, мать, служанка, секретарша, родственница – одним словом, она! Если бы вы знали, каких только женщин мне ни довелось обнаружить возле любовника!.. Это просто омерзительно. Я бы хотела выразиться поделикатнее, но не могу.
Она стояла скрестив руки, причём напряжение в сжимавших предплечья кончиках пальцев было таким сильным, что они побелели. Она вдруг резко налила себе воды в стакан, поднесла было его к губам, потом передумала и протянула его Фанни.
– Извините. Мне страшно хочется пить.
– Мне тоже, – сказала Фанни.
Они молча пили воду, предупредительные, словно животные, заключившие перемирие у водопоя. Волнение сказалось на них по-разному: у Джейн на скулах выступил румянец, а Фанни была бледной, с сероватыми кругами у глаз и оставшимися без помады лиловыми, как у негритянки, губами. Когда Фанни утолила жажду, у неё вырвался глубокий усталый вздох, и Джейн опять сделала округлый жест, поднеся руку к её щеке, но не коснувшись её:
– Бедная Фанни!.. Сколько мучений из-за меня… Вы не хотите…
Она не осмелилась продолжить. Фанни сказала отрывисто: «Нет, спасибо» и углубилась в воспоминания, желая точно воспроизвести слова давнего упрёка, сделанного Джейн Фару:
«Она сказала ему: "Вы бы лучше подали ей руку" или "взяли её за руку", теперь я уже точно не помню… Она также говорила ему в тот день, когда они думали, что со мною обморок: "Не стукните ей ноги о двери", или что-то вроде этого, и: "Разве так несут женщину?.."»
– Я вам обязана тем, что познала желание служить, – мягко сказала Джейн.
Фанни не смогла сдержать своего волнения, встала и начала кружить на месте, как делала это в минуты веселья, с ловкостью и непринуждённостью толстушки.
– Нет, – сказала она, – нет, я не могу этого вынести… Раз всё рухнуло, надо, чтобы вы сменили язык, чтобы вы перестали взывать к нашим чувствам, злоупотреблять нашими отношениями, нашим прошлым, нашей…
Позади неё отворилась дверь.
– А-а-а-а! – громко зевнул весёлый голос. – Ох, эти женщины! Уж эти женщины! Уж эти женщины в доме моём!
Он возвратился домой весь встрёпанный и довольный: его красивые жёлтые глаза, томные и непроницаемые, говорили о том, что он только что либо получил мимолетное удовольствие, либо долго работал. Легко доставшиеся деньги на несколько месяцев и всё возраставший успех придали ему молодости, не то чтобы не вязавшейся с его нынешним видом, но какой-то несвоевременной, и он носил её словно пышный галстук бантом и в горошек.
– Я только что встретил Пьера Вульфа, – громко воскликнул он. – Должно быть, я выглядел чертовски хорошо, потому что он стал пугать меня атеросклерозом, каким-то трясучим параличом и…
