Юрий Татаринов - Посланник Аллаха
— Откуда ты знаешь? — удивился пан Ибрагим.
— Аллах всемогущ. А я Его близкий. Это Он привел меня сюда.
— Но как ты добрался? Ведь у тебя нет денег! Это Лина выправила тебя?
— Я бываю здесь часто. По всякому требованию Аллаха. Этот святой город давно стал моей родиной.
Пан слушал Кундуза — и не верил ему. «Оказывается, мой пастух умеет лгать», — подумал он. Но ему было не до осуждений и насмешек. Пан радовался и надеялся, что Кундуз поможет ему. Поэтому уже в следующую минуту он спросил:
— Но как нам вернуться?
Кундуз не ответил... Тем не менее несчастный пан Ибрагим поверил, что непременно выберется из Мекки и в скором времени опять окажется в кругу близких...
С этого дня они стали ходить к старому храму часто. Чувствуя искренность, с которой молился пастух, пан Ибрагим старался не отставать в этом. Он просил Бога простить грехи, особенно те, что были связаны с женой. И при этом обещал быть преданным Ему до смерти.
А потом случилось невероятное... Как-то во время одной молитвы пан поднял голову — и вдруг увидел, как пространство перед ним раздвинулось и изменились окружавшие его предметы. Вместо стен храма пан Ибрагим увидел стены своей гостиной в Ловчицах... Добрых десять минут после этого он сидел на ковре без движения, боясь, что видимое им есть лишь игра воображения. Наконец не выдержал, возопил:
— Лина! Доченька!
На крик в залу первым вбежал Касим.
— Хозяин!.. — воскликнул молодой слуга. — Радость-то какая! Живы!.. Когда вернулись? Кто встретил вас?.. Сейчас позову Лину!..
Еще через четверть часа счастливый отец сидел в окружении домочадцев и рассказывал чудесную историю своих недавних мытарств...
— Позовите Кундуза! Я обязан жизнью ему! — сказал он, но тут же добавил: — Погодите! Я сам пойду к нему! — И наконец заключил: — Я обязан ему не только жизнью! Но и преображением своим!
В те же самые минуты Кундуз сидел у себя в каморке обращаясь в сторону чердачного проема, куда вела лестница, вопрошал:
— Почему не соединил нас тогда, Всевышний? Разве я не любил ее так же, как самого себя? Разве не достало бы той моей любви нам на двоих?
И Тот Невидимый, к Кому он обращался, отвечал ему из темноты проема:
— Я ревновал тебя! Желал, чтобы ты воспылал другой любовью! Хотел, чтобы ты узнал Меня! Прости, если можешь! Я пожертвовал твоим земным благом ради твоего вечного спасения! Когда Я узнал о твоей способности всепрощения, то понял, что такой человек заслуживает большего, чем просто страсть! Ты — тот из редких, кто видит дальше многих! И потому Я решил, что ты будешь со Мной!.. В конце концов, что такое низменная страсть?.. Я решил использовать твою волю и твои достоинства для служения иному! И сделал тебя приближенным Своим! Одному Мне непросто заботиться о благе земном! Моя всесильность в таких, как ты!.. Потому Я и отнял у тебя то, что ты считал смыслом своей жизни!.. Опять и опять прошу прощения! Теперь, когда ты отпущен, разрешаю тебе устраивать свои дела по собственному усмотрению! Ты волен в поступках, Кундуз! Ты опять человек! Даю тебе возможность наконец-то умереть!
Глава 16. Молчание черного камня
Если до этого случая с девицей дни для светлейшего протекали в напряженных делах и заботах, то теперь время для него словно остановилось: повелитель либо думал свою горькую думу, либо спал. Но даже сны его были заполнены грезами о любимой. И вот что удивительно: в этих снах он ладил с прекрасной Эвелиной! Казалось, сны предсказывали ему будущее... Он и пленница прогуливались по лугам и горкам, пили криничную воду, купались, нежились в объятиях... Но всякий раз, просыпаясь, хан чувствовал разочарование. Явь рушила его мечты, а задетое чувство собственного достоинства вызывало желание разделаться с упрямицей. Повелитель никак не мог примириться с мыслью, что им пренебрегли.
Просыпаясь утром, он первым делом отправлялся в шатер пленницы. Но всякий раз, стоило ему появиться там, упрямица сейчас же забивалась в угол, словно пугливый зверек. Бедняга хан пытался говорить с ней — но тщетно: несравненная Эвелина сохраняла молчание сфинкса.
Бессильная злоба охватывала светлейшего. Он возвращался к себе и приказывал подать вина. Обычно сдержанный в том, что касалось употребления хмельных напитков, он с некоторого времени начал изменять своим привычкам.
Как-то в один из таких дней, будучи пьяным, хан, мучаясь душевной болью, вызвал Багадура и сказал:
— Принеси мне курительной травки!
Светлейший требовал невозможного. Он был первым и самым ярым противником наркотического зелья. Воинов, у которых находили курительную травку, вешали без пощады. Впрочем, во время передвижения войска и особенно в период ожесточенных сражений воины забывали о развлечениях, у них не было на это ни времени, ни желания. Расслаблялись они разве что тогда, когда войско
стояло. И чем дольше длилась стоянка, тем больше выявлялось случаев курения...
Багадур знал, где искать. Он вернулся уже через полчаса. Передав хану кисет и трубку, он удалился...
Долго не решался светлейший притронуться к принесенному: отчаяние боролось в нем с совестью. «Почему? — задавался он вопросом, глядя на кисет и трубку. — В чем причина перемены? Ведь мы ладили и я видел ее счастливую улыбку!..» Наконец он набил трубку, раскурил ее и затянулся едким желтоватым дымком.
С непривычки он даже закашлялся — и почти тотчас стал испытывать странное состояние легкости. Казалось, могучее тело его оторвалось от земли и стало мерно покачиваться, как плывущая по волнам ладья. Он вдруг засмеялся, да так громко и заразительно, что в шатер заглянул Багадур.
— Повелитель! — вскричал вошедший. Но, увидев в руках хана дымящуюся трубку, поклонился и молча вышел...
В этот первый раз светлейшему хватило всего одной затяжки. Почувствовав истому, хан, пошатываясь, перебрался на ложе и лег на спину. Какая-то мысль, словно надоедливая муха, все донимала его, мешала сосредоточиться. Светлейший представлял, что он скачет на своей вороной, перелетает через препятствия — и все старается оторваться от земли, чтобы взлететь!.. Курительная травка выуживала из его подсознания видения юности. Баты-хан представлял, что ему всего пятнадцать.
Несколько дней подряд он набивал свою трубку и отдавался мечтам.
Но вскоре, словно пробудившись от кошмарного сна, хан взял кисет, вышел из шатра и, добравшись до ближайшего костра, бросил охмеляющую травку в огонь. Желание освободить себя от ненавистного плена, в который он угодил, заставило несчастного собрать волю в кулак и задуматься о том, как ему быть дальше...
