Дора Моссанен - Куртизанка
Не мигая, раввин Шлема Кающийся читает заупокойную еврейскую молитву в саду, в котором Кир ухаживал за овощами, надеясь получить богатый урожай. Раввин умоляет Всевышнего вдохнуть мир и покой в души Кира и Илии и даровать их семьям терпение и долгую жизнь. Глядя в безжалостное белое небо, раввин молит Господа явить чудо.
— Сделай так, Господи, чтобы я снова мог закрывать глаза и моргать, смилуйся над слугой твоим.
Что-то со слабым треском ломается у меня внутри, какая-то сухая, упрямая веточка, цепляющаяся за последний проблеск надежды. Я хватаю раввина за худую, костлявую руку и говорю ему, что в этом доме не произойдет никакого чуда.
— Так что закрывайте глаза, раввин, и моргайте, если вам того хочется. Не мучайте себя.
Держа в руках молитвенники, мужчины бормочут псалмы, которые не вернут мне моего сына. Может быть, они помогут вернуть Кира?
Над головой кружат стервятники, готовясь обрушиться вниз, словно их пригласили на празднество.
На кого им еще охотиться?
* * *К нашему дому, в котором, как мне говорят, теперь нельзя подавать сладости и ставить на видное место цветы, по крутой тропинке поднимается семейство, подвергшее нас изгнанию, чтобы принести с собой обильно политое слезами угощение. Они оставляют обувь за порогом и рассаживаются на декоративных подушках, на ковре, на каменном полу, словом, везде. Из рук в руки переходят подносы с чаем без сахара. Собравшиеся нюхают связки мяты, очищенных огурцов и бутылочки с розовой водой, бормоча благодарственные молитвы. Медные подносы с горячим рисом с чечевицей, омлетами с картофелем и луком, мятой и молодым луком пахнут смертью, и дом вбирает в себя этот запах. Безликие женщины причитают и осторожно вытирают покрасневшие носы уголками чадры. Молясь, мужчины раскачиваются взад и вперед. Дети притаились в углах, они возятся с кастрюльками, чашками и половниками, которые заменяют им игрушки. Никто не осмелился занять хлопковый матрас Кира. Я представляю, как он входит в дом, постукивает по сапогу своей тросточкой и обнимает меня на том самом месте, где мы расстались, словно продолжая создавать нашу собственную историю и хронику нашей любви.
За одну ночь в моих волосах прядь покрылась дымчатым серебром — разверзлось Красное море, — полагаю, это знак скорби. К его исчезновению добавилась еще одна тайна.
Метка французских потаскух, шепчет какая-то женщина, прикрывая рот рукой, как будто это уменьшит горечь и злобу ее слов.
— Не плачь, — говорит мне Пирл, прихлебывая черный чай. — Ты сильная, ты выдержишь это испытание, переживешь его. Нет, нет, придержи язык, не вздумай ругаться и сыпать проклятиями. Господь велик. Время лечит. — Почему Пирл здесь? Она мне больше не нужна. Мой ум отказывается поверить в происходящее, я обвожу комнату взглядом, отыскивая Ягхут — мне нужна мать Кира. Ее голос доносится с кухни. Как она может думать об ужине в такой момент? Я киваю, как марионетка, принимая соболезнования от изнуренной женщины, волосы которой уложены в высокую прическу на заостренной голове, и здороваюсь еще с двумя, вытирающими мокрые от слез щеки. Дети лежат на полу в комнате или дремлют на коленях у родителей. В углу на ковре, поджав ноги, сидит Биард. На нем грязная белая рубашка, выставляющая напоказ его мощные мускулы, и с татуировки на руке мрачно скалится жуткий паук-тарантул. Он, словно в растерянности, опускает голову, нянча на коленях какой-то мешочек. Мне хочется подойти к нему, но сейчас подобный шаг был бы неуместен. Он сжимает мешочек одной рукой, а другой рукой указывает на него.
Под неодобрительное цоканье языками я встаю и усаживаюсь рядом с ним. С таким видом, словно он ждал этого момента, он кладет мешочек мне на колени. Из кожаного зева мне на ладонь выкатываются какие-то кругляшки.
— Это ваше, — шепчет он, отводя глаза. — Вам следует уехать из Персии. Немедленно!
Я поднимаюсь на ноги и иду в спальню Я в трауре. Я знаю, что мне не следует расхаживать по дому, другие должны обслуживать меня, если мне вдруг что-нибудь понадобится, — подать еду или стакан воды, — но это я должна сделать сама. Я наступаю каблуком на оборку, и вырез на моем платье опускается вниз.
Я сталкиваюсь лицом к лицу с Ягхут.
Ее когда-то красные губы безжизненно бледны и едва заметны на землистом лице. Ее густые, изогнутые брови хмурятся, а в уголках глаз цвета фиников собралась паутинка морщин. Она состарилась. Ее пальцы впиваются в мои плечи Мне хочется крепко обнять ее и дать волю слезам у нее на груди.
— Я потеряла сына, — говорит она так, как будто я этого не знаю.
Взгляд ее затуманенных горем глаз впивается в мои: словно она надеется увидеть в них, что случилось с ее сыном, словно я стала причиной этого восхождения, которое ей пришлось совершить на вершину горы.
Я осторожно убираю ее руки с плеч и крепко сжимаю их, стараясь рассмотреть в ее лице черты Кира.
— Ягхут ханум, я в таком же отчаянии, как и вы. Поверьте мне.
— Тогда не болтайся по дому с таким видом, словно ищешь вчерашний день.
Я обнимаю ее и кладу голову ей на плечо.
— Ягхут ханум, вы потеряли и своего внука, моего ребенка. Она обнимает меня в ответ, в ушах у меня звучат ее всхлипы, и я понимаю, что мне только что было даровано прощение.
Глава двадцать вторая
В древнем зеркале, что в моей спальне, отражаются щетки для волос, пудра для лица, имбирный бальзам для губ — восхитительно, бормочет он, — вечерние румяна, тональный крем для веснушек — он трогал указательным пальцем каждую баночку — мои маленькие сокровища — не прячь их. Я провожу щеткой по этой странной серебряной пряди в волосах. Что это, знак, который подал мне Кир? Покажется ли он мне в зеркале, если я буду смотреть в него достаточно долго?
— Призраки любят зеркала, — сказала мне как-то мадам Габриэль. — В них отражается их прошлая жизнь.
Интересно, где сейчас его душа, не с ней ли, с той, которая считала, что у меня как раз такие глаза и уши, которые позволяют мне видеть и слышать призраков?
На зеркале висят подтяжки Кира — еще один символ неповиновения, ведь персы считают подтяжки принадлежностью иностранцев. Он не терпел, когда ему угрожали или склоняли к конформизму.
Может быть, поэтому он и исчез?
Я роняю мешочек, данный мне Биардом, на покрывало на кровати, которое я сшила сама из кусочков домашних платьев, нижних юбок и бюстгальтеров. Кир наверняка бы хотел, чтобы я сама раскрыла эту тайну. Он ничего так не презирал, как выставление напоказ своей личной жизни, обнажение подробностей, знать которые остальной мир не имел права. Я высыпаю на покрывало содержимое мешочка. Первым выскальзывает сложенный листочек бумаги, за ним катятся сверкающие, круглые капельки крови. Один драгоценный камешек отлетает в сторону и застревает в шве, соединяющем кринолин с лоскутом шифона.
