Дора Моссанен - Куртизанка
Звук скрипящего под сапогами снега.
— Кир! — Я вскакиваю на ноги и бегу к калитке, стараясь не поскользнуться. Но там никого нет, только тени валунов и гор да пляшущие в небе языки холодного пламени.
Я поворачиваю назад, зажмуриваюсь и, ради своего ребенка, стараюсь успокоиться.
Металлический лязг засова на калитке заставляет меня испуганно распахнуть глаза. Я не слышала стука копыт лошади Кира, не слышала скрипа его седла, когда он спешивался, не слышала звуков его приближающихся шагов.
— Кир? — Мой голос тонет в какофонии небесного оркестра над головой. Вспышка света на мгновение заливает призрачным сиянием его силуэт за калиткой. А позади него громоздятся руины мира, бесконечно печального в своем одиночестве.
Я поднимаюсь на ноги и иду ему навстречу.
Надо мной нависает высокая и массивная фигура: лица не видно под черной накидкой с капюшоном. Я изо всех сил пытаюсь затворить калитку, сохранить равновесие и не поскользнуться на снегу. Человек делает шаг вперед, загораживает мне дорогу, не давая закрыть калитку. Я открываю рот. С моих губ рвется немой крик. Я должна напрячь все оставшиеся у меня силы, добежать до чайханы Биарда и позвать на помощь.
Над головой вспыхивают ослепительные зигзаги огромной молнии. Сполохи северного сияния на мгновение заливают трепещущим огнем накидку незнакомца. Он ставит какую-то коробку на землю у моих ног. Хватает меня за руку и прижимает к себе, его горячее дыхание обжигает меня.
Мой крик эхом отражается от склонов гор. Он возвращается ко мне снова и снова. Мне страшно.
Из-под накидки высовывается рука.
На фоне безумствующего неба холодно сверкает лезвие клинка.
— Сюда! — Я обращаюсь к нацеленному на меня кинжалу. — В сердце! Не в живот. — Я больше не боюсь. Я сумею защитить жизнь крошечного комочка, притаившегося внутри меня. Северное сияние заглушает мои слова. Я плотнее прижимаюсь к нему, чтобы уберечь свое лоно.
Подобно замерзшей глыбе льда, рука его замирает над головой. Хватка на моем запястье ослабевает. Незнакомец отшатывается назад. Спотыкается, как пьяница, падает, увлекая меня вниз, за собой. Словно безжизненная кукла, я падаю сверху. Освобождаюсь. Откатываюсь в сторону и с трудом встаю. Ноги замерзли и почти не слушаются.
Кто-то прыгает на плечи моего обидчика. Сбивает его в снег.
— Кир! — кричу я.
В неверном свете лезвие кинжала тянется то к одной фигуре, то к другой. Только бы это оказался не Кир! Пожалуйста! Только не он. Кинжал взмывает в воздух и падает вниз, втыкаясь лезвием в снег. Один из мужчин пригибает голову другого к земле. Его рот полон потемневшего от крови снега.
— Кир? — окликаю я демонов надо мной, мой голос крепнет и набирает силу, изгоняя притаившихся в тени призраков, поднимающихся из щелей и из-за валунов. Мой ребенок шевелится в животе, к горлу подкатывает комок. Армия? Враги? Откуда? Почему? Снопы яркого света вспыхивают над головой, и на мгновение ночь превращается в день, освещая призрачные многочисленные фигуры, отступающие за горизонт. — Кир!
— Это я, Биард.
Я зачерпываю снег ладонью и растираю лицо колючим снегом.
— А где Кир?
— Не знаю, — отвечает Биард, с трудом переводя дыхание. — Сначала мимо чайханы прошел один незнакомец, за ним другие. И их было много. Очень необычно. Это показалось мне подозрительным. — Он пинает ногой коробку, стоящую у моих ног. — Что это?
Я указываю жестом на тело, лежащее в отдалении.
— Это оставил он, тот, кто напал на меня. Он умер?
— Да, не смотрите туда. Подождите, не надо ничего трогать. — Он наклоняется, чтобы осмотреть коробку, переворачивает ее, ощупывая картонную поверхность. Он ищет кинжал, потерянный во время борьбы, очищает его от снега и перерезает веревку, которой обвязана коробка. Поднимает крышку. Роняет коробку наземь и отшатывается назад.
Я не могу сдвинуться с места, а он снова наклоняется и вынимает из коробки какой-то предмет.
Над головой у меня чередуются безумные вспышки холодного пламени, а я смотрю на предмет, который держит в руках Биард. У меня кружится голова от резкого гнилостного запаха. Чтобы не упасть, я хватаюсь за калитку. Сполохи северного сияния выхватывают из темноты пятнистое ухо жеребца Кира. Пятнышки отливают серо-стальным цветом. Запекшаяся вокруг среза кровь отвратительно пахнет.
Не чувствуя ничего, кроме запаха крови, я падаю на колени.
— Биард! Биард… Где он?
Биард бормочет что-то о злобных джиннах на небесах — предвестниках будущих несчастий. Он пытается поднять меня на ноги.
— Должно быть, он мертв, ханум, мертв.
Я отвешиваю ему пощечину. Отталкиваю его прочь. Пинаю ногой. Вцепляюсь ногтями в его рубашку, рву ее в клочья.
— Как ты смеешь говорить, что он мертв! Он не мог умереть.
Но осознание того, что он прав, похоже на удар молота Я стискиваю бедра, чтобы удержать своего сына. И ничего, только влажная боль между ногами.
Глава двадцать первая
Ягхут бросается на воображаемую могилу своего сына, укрытую голыми ветвями розовых кустов и жасмина.
В воздухе раздается поминальный стон, эхом отражающийся от склонов гор.
Двое мужчин поднимают ее на ноги и поддерживают с обеих сторон.
Я делаю попытку обнять ее.
— Они читают заупокойную молитву по Киру? Он действительно умер?
Она отталкивает меня рукой.
Надев его любимое красное платье из джерси, я стою в саду, в окружении его семьи, одетой в черное. Поминальный ритуал. У меня все плывет перед глазами, в ушах звучит монотонный неразборчивый речитатив. Я хочу лишь одного — отыскать тело своего мужа, укрыть и защитить его от безжалостного времени, сохранить его, натерев драгоценными маслами и капельками моих умирающих духов.
В знак скорби мужчины рвут на себе рубашки. Я опускаю руку на вырез платья и разрываю его до пояса. Никто не может помешать разорвать мне то, что я хочу. Кто-то шепчет за моей спиной, что, мол, как могла она в такой день надеть красное, это вульгарно. Пренебрегая общепринятыми нормами, Кир одевался в белое. Я буду носить красное.
Живот у меня вновь почти плоский, прокладка между ног намокла. Интересно, а вправду ли души кружат у нас над головами, как мошкара или бабушкины призраки, перебравшие абсента? Знает ли Кир о том, что он потерял сына, которого собирался научить управляться с лошадьми и носить у всех на виду кинжал?
Не мигая, раввин Шлема Кающийся читает заупокойную еврейскую молитву в саду, в котором Кир ухаживал за овощами, надеясь получить богатый урожай. Раввин умоляет Всевышнего вдохнуть мир и покой в души Кира и Илии и даровать их семьям терпение и долгую жизнь. Глядя в безжалостное белое небо, раввин молит Господа явить чудо.
