Виктория Хольт - Король замка
— Слухи будут всегда, пока есть те, кто их разносит, — вставила я.
Мне многое в ней не нравилось: оживленность, с которой она принимала известия о чужих неприятностях, глупое жеманство, претензии на роль роковой женщины, даже длинный нос, делавший ее похожей на землеройку. Последнее обстоятельство было просто необъяснимо! Не могла же она изменить свою внешность! Но в тот вечер у нее на лице отражалась вся скудость ее души, и мне стало неприятно. Ненавижу сплетников.
Когда она ушла, я вздохнула с облегчением. Мои мысли занимала Женевьева. Наши отношения сильно пострадали, и это меня огорчало. Потеря платья была не так важна, как утрата доверия, которое я только-только начала завоевывать. Странно, несмотря на то, что она сделала, я чувствовала к ней еще большую нежность, чем прежде. Бедная девочка! Ей нужна забота. Она мечется во мраке, не зная, как привлечь к себе внимание. Я хотела понять ее, помочь ей. Мне подумалось, что в этом доме она ни в ком не находит понимания — презираемая и отвергнутая отцом, избалованная няней. Надо было действовать. Обычно я не поддаюсь минутным порывам, но в тот раз я не удержалась.
Я пошла в библиотеку. На мой стук никто не ответил. Тогда я вошла в комнату и дернула шнур звонка, а когда появился лакей, попросила передать графу, что я хочу с ним поговорить.
Дерзкий поступок! Я поняла это по лицу слуги, однако отступать было некуда. Скорее всего он вернется и скажет, что граф жалуется на занятость и просит отложить встречу до завтра. К моему удивлению, когда дверь распахнулась, в комнату вошел сам граф.
— Мадемуазель Лосон, вы за мной посылали?
Услышав насмешку, я вспыхнула.
— Я хотела поговорить с вами, Ваша Светлость.
Он нахмурился.
— Ах да, эта постыдная история с платьем. Я должен извиниться за поведение моей дочери.
— Я пришла не за извинениями.
— Вы очень снисходительны.
— Нет, когда я увидела платье, я очень рассердилась.
— Естественно. Убытки вам компенсируют, а Женевьева попросит у вас прощения.
— Мне это не нужно.
Недоумение на его лице вполне могло быть притворным. Мне, как всегда, казалось, что он наперед знает все мои мысли.
— В таком случае, будьте любезны, объясните, зачем вы меня… вызвали?
— Я вас не вызывала. Я пришла сюда, чтобы поговорить с вами.
— Ну что ж, я вас слушаю. Во время ужина вы были молчаливы — из-за этой дурацкой истории, конечно. Выдерживали национальный характер, демонстрируя полную невозмутимость и ничем не выдавая вашего негодования. Теперь все стало известно, и вы не рискуете раскрыть тайну. И поэтому… хотите мне что-то сказать.
— Я хотела поговорить о Женевьеве. Возможно, это не мое дело… — Я замолчала в надежде услышать, что это не так, но мои чаяния не сбылись.
— Продолжайте. — Он выжидательно смотрел на меня.
— Я тревожусь за нее.
Знаком пригласив меня присесть, граф сел напротив и вновь посмотрел на меня. Затем откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди, так что на мизинце было видно кольцо — печатка с нефритовой инкрустацией. В ту минуту я с готовностью поверила бы всем слухам о нем. Орлиный нос, гордая посадка головы, сжатые губы, холодный взгляд — все это выдавало человека, рожденного, чтобы править, уверенного в своем священном праве делать все по своему усмотрению.
— Да, Ваша Светлость, — повторила я, — я тревожусь за вашу дочь. Как вы думаете, почему она так поступила?
— Она не желает давать объяснений своему поступку.
— Как она может объяснить то, чего сама не знает? В ее жизни было тяжелое испытание.
Что это — мое воображение или он действительно насторожился?
— Какое испытание? — спросил он.
— Я имею в виду… смерть ее матери.
Я поймала его взгляд — тяжелый, безжалостный, надменный.
— Это случилось несколько лет назад.
— Но именно она нашла мать мертвой.
— Я вижу, вы хорошо информированы о нашей семейной истории.
Я вскочила и шагнула к нему. Он тут же поднялся — хотя у меня достаточно высокий рост, он был значительно выше — и посмотрел на меня сверху вниз. Я попыталась разгадать выражение его глубоко посаженных глаз.
— Она совсем одинока, — не сдавалась я. — Разве вы не видите? Пожалуйста, будьте с ней немного помягче. Если бы вы были добры к ней… Если бы только…
Но он уже меня не слушал. Его лицо выражало откровенную скуку.
— Мадемуазель Лосон, — сказал он, — я думал, что вы приехали реставрировать картины, а не приводить в порядок наши семейные отношения.
Я почувствовала, что потерпела поражение, и сказала:
— Сожалею. Мне не надо было сюда приходить. Я должна была бы предвидеть бесполезность нашего разговора.
Он подошел к двери, открыл ее и слегка кивнул, давая мне пройти.
Я вернулась к себе, погруженная в мысли о том, что я наделала.
На следующее утро, по обыкновению придя в галерею, я ждала вызова графа: мне казалось, что он не допустит такого вмешательства в свои личные дела. Ночью я часто просыпалась. В моей памяти воскресала вечерняя сцена, утрированная до такой степени, что порой он мне представлялся самим дьяволом, глядевшим на меня из-под своих тяжелых век.
Принесли обед. Я как раз села за стол, когда ко мне поднялась Нуну. Она выглядела старой и усталой. Думаю, она почти не спала.
— Его Светлость все утро провел в классной комнате, — выдохнула она. — Ума не приложу, чтобы это значило. Он смотрел тетради и задавал вопросы. Бедная Женевьева от страха на грани истерики. — Она внимательно посмотрела на меня. — Это так на него не похоже. Он спросил одно, другое, третье и сказал, что, по его мнению, она почти ничего не знает. Бедная мадемуазель Дюбуа, она в обмороке.
— Думаю, он почувствовал, что ему пора заняться дочерью.
— Что бы это значило, мисс? Хотела бы я знать!
На прогулке я не пошла ни к Бастидам, ни в город. Я не желала никого видеть, мне хотелось побыть одной, подумать о Женевьеве и ее отце.
Когда я вернулась в замок, у меня в комнате опять сидела Нуну.
— Мадемуазель Дюбуа уехала, — объявила она.
— Что?! — воскликнула я.
— Его Светлость не стал ничего объяснять, просто дал ей полный расчет, и все.
Я была потрясена.
— О… бедная женщина! Куда ей теперь деваться? Это просто безжалостно!
— Граф быстро принимает решения, — сказала Нуну, — и немедленно переходит к действиям.
— Полагаю, теперь приедет новая гувернантка.
— Не знаю, что теперь будет, мисс.
— А как Женевьева?
— Она не уважала мадемуазель Дюбуа… по правде говоря, я тоже. И все-таки, она напугана.
