На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
Наверное, оттого тоска по Рихарду закручивалась все туже и туже, порой до слез давя сердце в тисках. Ей хотелось увидеть его во сне, но Рихард не приходил. Смотреть на лицо на фотокарточке, возвращая рамку на место после ухода Кости, становилось все больнее. Иногда ей хотелось выбежать из дома и кричать в высокое звездное небо над головой, ставшее таким пустым после окончания войны.
Где ты? Что с тобой? Жив ли ты? Здоров ли ты? В какой ты стороне? Где мне искать тебя?
Сведений о Рихарде не было нигде. Словно он исчез с лица земли, как только на ней установился мир. Лена почти каждый день в обеденный перерыв ускользала в Дрезден, чтобы на огромной длинной стене, обломке кирпичного дома, устоявшего после налетов, найти свое объявление, на котором по-прежнему не было ответа. Эта стена заменила местным жителям и беженцам бюро поиска родных, которых разметала война так далеко друг от друга.
«Ищу сведения о майоре фон Ренбек… год и место рождения… последние данные о пребывании… сообщить Хелене Хертц…». Отчаянные слова о розыске. Клочок бумаги, пожелтевший за давностью дней и трепетавший крылом на ветру, среди множества таких же, как он. Сотни отчаянных поисков родных и любимых, которым суждено навсегда остаться без ответа.
Проснувшись одной из таких пустых ночей, когда тоска снова достигла своего пика, Лена вдруг поняла, что не может больше ждать ответа, есть ли имя Рихарда в списках попавших в плен Красной Армии. Да, последний раз о нем было известно лишь то, что он пропал без вести над Одером. Да, это был советский фронт. Но что, если он все-таки каким-то чудом сумел избежать плена? Что, если он там, на другой стороне союзнической границы? Что, если он сейчас в Тюрингии?
— Чем вы думаете, фройлян Хертц? — едко осведомился капитан Безгойрода, когда вызвал к себе спустя пару дней после подачи бумаги на разрешение на выезд на сторону союзников.
— Простите? — переспросила недоумевающая Лена, с трудом скрывая привычный трепет, который ощущала интуитивно в присутствии этого человека. Он не предложил ей сесть, и ей пришлось стоять перед капитаном, сидящим за столом, как нашкодившей школьнице перед директором.
— Зачем вам на территорию союзников?
Она ожидала этих расспросов, потому ответы были заготовлены заранее.
— Мои родители могут быть там. Я бы хотела найти какие-то сведения о них. Возможно…
— Возможно, я выгляжу как идиот? Нет? Тогда почему, фройлян, вы пытаетесь мне выдать сейчас какую-то хрень? — Безгойрода открыл лежащую перед ним папку и развернул к Лене бумаги. — Вы читаете по-немецки? По-русски? Смотрите-ка, тут на обоих этих языках написано, что ваши родители погибли во время бомбардировки. И это записано с ваших же слов. Или вы забыли, что указали в своей анкете при регистрации, когда приехали в Дрезден? И прежде чем вы вспомните каких-нибудь забытых и потерянных родственников, посмотрите строчкой ниже, где указано, что таковыми единственными являются исключительно герр и фрау Гизбрехт с сыновьями. Итак, я задам еще раз вопрос: зачем вам понадобился выезд на территорию союзников?
— Я же вам уже ответила. Возможно, кто-то из них сумел уцелеть, и я бы хотела…
— Вы не умеете врать, вот что я скажу на это. Я не знаю, зачем вам понадобилось на территорию союзников, но хода вашей бумажке я не дам, и разрешение вы не получите.
— Прошу вас! Моя тетя остается здесь, мне нет резона оставаться на стороне союзников. Всего несколько дней, товарищ капитан! Я работаю здесь уже довольно давно, и вы можете мне верить…
— Верить вам?! Вам, нацистам? Вам, способным улыбаться вежливо утром, а вечером подать отравленный шнапс и предложить выпить за мирное будущее?! Вам, стрелявшим нам в спины во время уличных боев, когда мы спасали ваших же детей из-под огня?! Вам, хитрые суки, раздвигающим ноги за банку тушенки, а потом подающим заявление в комендатуру об изнасиловании, чтобы подвести под трибунал?! Идите, фройлян, работайте дальше и подумайте хорошенько над тем, как вам повезло, что я сейчас просто рву ваше заявление, а не даю ему ход в том направлении, которое вам очень не понравится, ручаюсь в этом. И до момента, как я могу изменить решение, есть ровно минута, чтобы молча выйти вон из моего кабинета.
Она открыла было рот, чтобы попытаться убедить его, но по его тяжелому взгляду поняла, что это было бы совершенно бесполезным. Только привлекла к себе еще большее внимание со стороны капитана госбезопасности, как заметила в дальнейшем. А еще приоткрыла невольно часть своего прошлого Соболеву.
— Ты сошла с ума! Зачем ты это сделала? — горячился он тем же вечером, когда провожал ее домой после работы. — Безгойрода рвет и мечет. Он открыто и при всех приказал мне приструнить свою немецкую… подружку. Ты не должна была так привлекать к себе внимание.
— Где-то там должны быть мои документы в арбайтсамте, — для Кости было можно смело озвучить второстепенную причину поездки в Тюрингию. — Немцы дотошны в ведении документооборота. Где-то в архиве, думаю, можно найти папку с моими данными. Они бы помогли вернуть мне имя.
— Возможно, — задумчиво согласился Костя после некоторого размышления. — Если они сохранились. В каком городе располагался арбайтсамт?
— Замок находился где-то между Веймаром и Йеной. Ближе была Йена.
— Вряд ли это удачная идея, Лена. Ты же знаешь, союзники знатно прошлись по Западной Германии бомбардировками. Шансы найти бумаги невелики. А ты теперь в поле зрения Безгойроды. Он ничего тебе не говорил? Никаких предупреждений? Угроз? Тебе сейчас его внимание вообще не к чему, понимаешь? Мы и так с тобой нарушаем распоряжение о контактах…
— Если тебе это навредит… — тут же встревожилась Лена и сделала шаг в сторону, уже готовая держаться от него подальше. Костя тут же поймал ее за локоть и вернул на прежнее расстояние.
— Не говори глупостей. И не думай об этом, — за этим разговором они успели дойти до калитки дома, где Костя вдруг задержал ее, развернув к себе лицом. — И не рисуй больше эту дурацкую мушку!
Он положил ладонь за ее подбородок, коснувшись большим пальцем места над правым уголком рта, где Лена уже больше года рисовала родинку карандашом. В том месте, где каким-то случайным образом появилось крохотная точка на фото в ее кенкарте. Однажды во время проверки документов в Дрездене она едва не угодила из-за отсутствия родинки на лице под арест и тогда Лена поняла, что проще нарисовать мушку, чем объяснить солдатам СС ее отсутствие.
Жест, с которым Соболев стер с ее лица эту «родинку», был слишком интимным и слишком нежным, чтобы быть дружеским. Это была ступень, на которую Лена не хотела перешагивать сейчас. Оттого и отступила резко, уходя из-под его ладони.
— Иногда я смотрю на тебя и думаю, что это совсем не ты, — вдруг произнес он хрипло. — Никак не могу привыкнуть, что ты другая. И иногда мне кажется, что тебе больше хочется быть этой… быть Хеленой Хертц, а не Леной Дементьевой.
— Если я не буду рисовать эту родинку, Безгойрода явно заинтересуется причинами, — произнесла Лена после короткой паузы, во время которой пыталась унять боль от укола, который нанес Костя своими словами. — И рано или поздно он докопается до сути.
Соболев лишь только улыбнулся грустно уголками губ в ответ на это. То, что она не сделала даже попытки возражать его словам, все еще висело между ними невидимой тяжелой тучей, которую почувствовали оба в этот момент. В тот вечер Костя впервые не остался на ужин в домике на Егерштрассе, сославшись на занятость. И последующие несколько дней у них не случилось возможности развеять то тяжелое настроение, в котором простились у калитки: Соболеву пришлось выезжать в шахты за пределы предместий Дрездена, а Лена была слишком занята с очередным списком оборудования для последующей отправки в СССР.
Костя появился на пороге домика на Егерштрассе спустя неделю, когда Кристль ушла на вечернюю службу, а Пауль на очередное партийное собрание. Сначала Лена даже не поняла, что с ним что-то не так, бросившись спешно сервировать скудный ужин. Просто никогда не видела его раньше выпившим, вот и не распознала, что Костя пришел пьяным. Да и как можно было угадать? Его походка была ровной и твердой, а движения по-прежнему уверенными. Только странный блеск глаз да незнакомое прежде выражение лица выдавали странность тем вечером. Заподозрила неладное, лишь, когда Костя остановил ее, резко бросив вдруг короткое: «Сядь!». Это было так неожиданно, что Лена даже замерла на месте, удивленная тоном его голоса. И мгновенно почувствовала опасность, наученная прошлым опытом прожитых дней в оккупации и в плену.
